Джон Пассос - Три солдата

«Если бы только можно было найти свободу, идя за ней», – мелькнула в голове мысль.

Вдруг тело его сразу напряглось, руки судорожно сжали край стола.

Какой-то американец прогнусавил под его окном:

– Может быть, она дурачит нас, Чарли?

У Эндрюса потемнело в глазах. Он будто упал с головокружительной высоты. Боже мой, неужели события могут повториться? Неужели все повторяется снова? Ему казалось, что он слышит голоса, шепчущие ему на ухо: «Научите-ка его, как отдавать честь!»

Он вскочил на ноги и открыл ящик стола. Он был пуст. Женщина взяла револьвер.

«Значит, все было подстроено».

– Она знала, – произнес он вслух глухим голосом.

Он сразу стал спокоен.

Человек в лодке спускался по реке. Лодка была выкрашена в ярко-зеленый цвет; человек был одет в странную куртку темно-бурого цвета и держал в руке удочку.

Эндрюс снова опустился на стул. Лодка теперь уже скрылась из глаз, но видна была мельница, которая вертелась и вертелась на фоне громоздившихся белых облаков.

На лестнице раздались шаги.

Две ласточки, щебеча, описали кривую около окна так близко, что Эндрюс мог рассмотреть узоры на их крылышках и их лапки, сложенные на бледно-серых грудках.

В дверь постучали.

– Войдите! – твердо сказал Эндрюс.

– Прошу извинить меня, – сказал солдат, держа в руке свою шляпу с красным бантом. – Вы американец?

– Да.

– Женщина внизу говорит, что ей кажется, будто ваши бумаги не в порядке, – бормотал солдат в смущении.

Глаза их встретились.

– Нет, я дезертир, – сказал Эндрюс.

Военный полицейский схватил свой свисток и сильно дунул в него. За окном раздался ответный свист.

– Соберите ваши вещи.

– У меня нет ничего.

– Хорошо, спуститесь спокойно по лестнице впереди меня.

Мельница все вертелась и вертелась на фоне громоздившихся белых облаков.

Эндрюс оглянулся. Полицейский запер за собой дверь и следом за ним стал спускаться по лестнице.

На письменном столе Эндрюса сильный ветер шелестел большими листами бумаги. Сначала один лист, потом другой полетели со стола, пока весь пол не был усыпан ими.

Расцвет литературного дарования Джона Дос Пассоса (1896–1970) и его литературная слава пришлись на конец 20-х, начало и середину 30-х годов нашего века. В этот период были опубликованы четыре лучшие его романа: «Манхэттен» и образовавшие впоследствии трилогию «США»: «42-я параллель», «1919» и «Большие деньги». В это время Дос Пассос был не менее знаком американским и европейским читателям, чем Хемингуэй и Фицджеральд – два хорошо известных автора, с которыми он долгое время был дружен, с кем делился своими литературными планами, к чьим советам прислушивался и кому советовал сам. Его «Манхэттен», изданный в 1925 г. в Нью-Йорке, даже отвлек внимание от хемингуэевского сборника рассказов «В наше время» и «Великого Гэтсби» Фицджеральда, появившихся тогда же и блеснувших на литературной арене.

Несмотря на ранний успех, Дос Пассоса ожидала нелегкая литературная судьба. После публикации в 1936 г. трилогии «США» он уже не создаст ничего более значительного, хотя по-прежнему будет много писать и издаваться. Ему придется пережить свою литературную славу, а после смерти утерять и известность. Дос Пассоса сейчас мало читают, и в этом история преподносит пример очевидной близорукости по отношению к писателю, сумевшему выразить нечто, чрезвычайно существенное во все времена: идею неизмеримой ценности отдельного человека со всеми его надеждами и разочарованиями, падениями и взлетами, идею индивидуальной неповторимости каждого среди всего остального мира. Дос Пассос – писатель, который необыкновенно остро чувствовал давление, оказываемое обществом, со всеми его политическими, социальными установлениями и принятыми законами морали, – на человеческую личность, стремление подогнать ее под общую мерку, лишив внутренней самостоятельности и свободы, попытку унизить ее нищетой и безысходностью. Взаимодействие общества и человека, их нераздельность и противостояние – главный предмет романов Дос Пассоса; сострадание, сочувствие человеку, утверждение его личной индивидуальности – их главная тема и цель.

Возможно, чтение Дос Пассоса сейчас затрудняет обилие исторического материала – газетных отрывков, реклам, намеков на реальные события американской жизни 1920 – 1930-х гг., куплетов из популярных тогда песенок, во множестве включенных в его книги и мало что говорящих современному читателю. Время откатывалось назад, увлекая за собой войны, моды, политические лозунги и вместе с ними книги Дос Пассоса, пропитанные насквозь приметами уходивших дней. Но есть нечто универсальное, вневременное, связывающее сменяющие друг друга эпохи: трагизм существования личности во враждебном мире, ее одиночество, отчаяние, неутомимая жажда счастья, человеческие страсти, толкающие людей на преступления против себе подобных, столкновения групп, классов и целых народов. Ощущение этой связи становится у Дос Пассоса настойчивым и немного грустным предупреждением тем, кто в поисках ответов на сегодняшние вопросы забывает оглянуться назад.

Лучшим книгам Дос Пассоса свойственны небывалые ранее в американской литературе панорамность и масштабность, выделявшие их среди произведений современников. Замысли писателя трудно было реализовать обычными, традиционными средствами. Дос Пассос экспериментировал со словом, с целыми словарными массивами, рвал последовательную сюжетную композицию, заменяя реалистическую логику логикой художественной. Это тоже не облегчает чтения его романов, но дарит рискнувшему окунуться в них читателю страницы прекрасно сделанной прозы, иногда сдержанно лаконичной, иногда лиричной и мягкой.

Читательскому восприятию Дос Пассоса часто мешают и многочисленные дискуссии, связанные с его политическими взглядами. Вовлеченность Дос Пассоса в политику и социальную жизнь своей страны оказалась накрепко связанной с его писательской судьбой: романы Дос Пассоса не раз трактовались критикой как политические декларации. Основания для этого при желании можно было найти: вплоть до конца 1930-х гг. Дос Пассос стоял весьма близко к социалистическому движению (чему не раз ошибочно приписывали успех его романов этого периода), никогда, впрочем, не видя в нем панацеи от всех общественных бед. Поиски и перемены во взглядах отражались в его романах, давая повод политически ориентированной критике искать в них подтверждение желаемой концепции его творчества, клеймить его как врага или приветствовать как друга той или иной политической группировки.