Джон Пассос - Три солдата

Уолтерс говорил:

– Первым делом я хочу видеть Эйфелеву башню.

– А зачем тебе ее видеть? – спросил маленький сержант с черными усами и глазами, впалыми, как у обезьяны.

– Эх, ты! Разве ты не знаешь, что все началось с Эйфелевой башни? Не будь башни Эйфеля, не было бы и небоскребов…

– А как же небоскреб Утюг и Бруклинский мост? Ведь их построили до Эйфелевой башни? – перебил солдат из Нью-Йорка.

– Башня Эйфеля – первый образец сплошной железной постройки во всем мире, – догматично повторил Уолтерс.

– Первое, что я хочу сделать, это отправиться в шантан. [52]Я насчет девочек.

– Лучше отложи девочек, Билл, – сказал Уолтерс.

– Я и смотреть-то на них не хочу, – сказал сержант с черными усами. – Довольно я их навидался на своем веку…

– Ты, брат, погоди зарекаться. Вот как уставишь буркалы на настоящую парижаночку – другое запоешь, – сказал плотный, небритый человек с нашивками капрала на рукаве, покатываясь от смеха.

Эндрюс снова потерял нить разговора. Он мечтательно оглядывал сквозь полузакрытые веки длинные прямые улицы, где зеленые, лиловые и коричневые тона сливались на некотором отдалении в однообразную, голубовато-серую мглу. Ему хотелось остаться одному, блуждать по городу куда глаза глядят, мечтательно рассматривать людей и предметы, заводить случайные разговоры с мужчинами и женщинами, погрузить свою жизнь в туманную, сверкающую жизнь улицы. Запах тумана что-то пробудил в его памяти. Он долго доискивался, пока вдруг не вспомнил свой обед с Гэнслоу и лица юноши и молодой девушки, с которыми он говорил на Монмартре. Он должен немедленно разыскать Гэнслоу. Он на секунду почувствовал дикую вражду ко всем этим окружавшим его людям. О Боже! Ему необходимо отойти от них всех. Свобода досталась ему слишком дорогой ценой; он должен насладиться ею до последней возможности.

– Послушай, я хочу примазаться к тебе, Энди, – прервал его мечтания голос Уолтерса. – Я думаю назначить тебя при себе лейб-переводчиком.

Эндрюс засмеялся.

– Ты знаешь дорогу в штаб университетской команды? Лучше всего сесть на подземку.

– Я пойду пешком, – сказал Эндрюс.

– Заблудишься, чего доброго.

– Не рискую этим, к сожалению, – сказал Эндрюс, вставая. – Значит, увижу вас, товарищи, в штабе, как его там… Ну, мое вам!

Эндрюс кинулся в боковую улицу. Он с трудом удержался, чтобы не закричать от восторга, когда почувствовал себя одиноким, свободным, имеющим перед собой много дней для работы и размышлений, с полной возможностью постепенно отучить свои члены от натянутых движений автомата.

Запах улицы и тумана, невыразимо острый, закружился у него в мозгу фантастическими спиралями, как дым какого-то фимиама, возбуждая в нем голод и ослепляя его; руки и ноги его казались ему гибкими и готовыми к наслаждению, как насторожившаяся кошка к прыжку. Его тяжелые сапоги отбивали такт танца, стуча по мокрой панели. Он шел очень быстро, и лишь временами вдруг останавливался, чтобы посмотреть на зеленые, оранжевые и малиновые овощи в тележке, чтобы бросить взгляд на запутанные улицы, чтобы заглянуть в темно-коричневую глубину маленького винного погреба, где рабочие стояли у прилавка, потягивая белое вино. Изящные, продолговатые лица, бородатые лица мужчин, суховатые лица молодых женщин, румяные щеки мальчуганов, морщинистые лица старух, словно схоронившие в своем безобразии всю красоту юности и трагедию пережитого, – лица всех встречных людей волновали его, как звуки оркестра.

После длинной прогулки, при которой он всегда сворачивал на самую привлекательную улицу, он очутился наконец на небольшой площадке, перед статуей какой-то важной персоны на вставшем на дыбы коне. «Площадь побед», [53]– прочел он на дощечке, и это название развеселило его. Он насмешливо посмотрел на героические черты Короля-Солнца [54]и отошел смеясь.

– Думается, в те дни это удавалось им лучше: высокий штиль, – пробормотал он и с удвоенным удовольствием продолжал толкаться между людьми, изображения которых никогда не появятся верхом на навостривших уши конях, посреди скверов, разбитых в память побед.

Он вышел на широкую прямую аллею; здесь то и дело встречались американские офицеры – он должен был отдавать им честь – и военная полиция. Здесь было много магазинов с большими зеркальными витринами, наполненными блестящими, дорогими предметами. «Тоже, в своем роде, победа», – подумал он и свернул в боковую улицу; голубовато-серая громада Оперы [55]с ее величественными окнами и голыми бронзовыми дамами, держащими светильники, осталась в стороне. Он попал на узкую улицу, загроможденную отелями и модными парикмахерскими, откуда исходил аромат международной парфюмерии, казино, бальных зал и дипломатических приемов, и увидел вдруг американского офицера, который шел ему навстречу, слегка покачиваясь. Это был высокий, пожилой человек с красным лицом и носом бутылкой. Он отдал честь.

Офицер остановился, шатаясь из стороны в сторону, и сказал плачущим голосом:

– Сынок, вы не знаете, где тут бар «Анри»?

– Нет, не знаю, майор, – сказал Эндрюс и почувствовал, как его обдало запахом коктейля.

– Вы поможете мне найти его, сынок, не правда ли? Ужасно, что я не могу его отыскать. Я должен встретиться в баре «Анрм» с лейтенантом Треверсом. – Майор укрепился на ногах и положил руку па плечо Эндрюса.

Мимо них прошел штатский.

– Послушайте, – ломаным языком закричал майор ему вслед, – послушайте, моншье, где тут бар «Анри»?

Человек прошел не отвечая.

– Ну не лягушка ли? Собственного языка не понимает, – сказал майор.

– Да вот он бар «Анри», прямо через улицу, – вдруг сказал Эндрюс.

– Бон, бон! – воскликнул майор.

Они пересекли улицу и вошли. В баре майор, все еще цепляясь за Эндрюса, шепнул ему на ухо:

– Я немножко не в порядке с отпуском. Понимаешь? Весь проклятый воздушный флот не в порядке. Выпьем? Ты по набору? Здесь это не играет роли. Плюнь на это, сынок. Демократия обеспечена миру!

Эндрюс только хотел поднести к губам коктейль с шампанским, весело разглядывая толпу военных и штатских американцев, наполнявших маленький, отделанный красным деревом бар, как за ним раздался голос:

– Ах, черт возьми!

Эндрюс обернулся и увидел смуглое лицо и шелковистые усы Гэнслоу. Он предоставил майора его судьбе.

– Боже, как я рад тебя видеть! Я боялся, что ты не сумеешь это провести.

Гэнслоу говорил медленно, слегка запинаясь.

– Я чуть от радости не помешался, Гэнни. Я только что приехал, два часа назад.

Смеясь и перебивая друг друга, они обменивались оборванными фразами.

– Но какими судьбами ты попал сюда?

– С майором, – сказал Эндрюс, смеясь.

– С этим чертом?