Саки - Потерявшийся Санджак

Появление мое вызывало подозрительные взгляды, подталкивания локтем, перешептывания и даже замечания вроде «это он», произносимые громким голосом, а самое гнусное и всеми забытое съестное заведение, постоянным посетителем которого я стал, заполнилось толпой любопытствующих, украдкой следивших за мной. Я принялся сочувствовать коронованным особам, пытающимся делать кое-какие мелкие покупки под беспощадным взором неукротимой толпы. И тем не менее, несмотря на всю эту безмолвную слежку, тяготившую меня едва ли не более открытой вражды, не было сделано ни одной попытки покушения на мою свободу. Позднее я узнал причину. В то время когда свершилось убийство на безлюдной дороге, близ того места проводилась серия состязаний знаменитых ищеек, и дюжины полторы натренированных животных были направлены на след предполагаемого убийцы – на мой след. Одна лондонская газета, движимая заботой об интересах общества, предложила замечательный приз хозяину той пары, которая первой выследит меня, и по всей стране заключались пари насчет возможностей участников. Собаки рыскали повсюду на территории примерно тринадцати графств, и хотя к тому времени мои передвижения были отлично известны и полиции, и общественности, в дело вмешался захвативший всех поголовно спортивный азарт, воспрепятствовавший моему преждевременному аресту. «Дайте собакам шанс» – это настроение оказывалось решающим всякий раз, когда какой-нибудь честолюбивый местный констебль намеревался положить конец моему затянувшемуся уклонению от встречи с правосудием. Когда в конце концов я был выслежен парой-победительницей, происшествие это не явилось чересчур драматическим событием, скорее, я даже не уверен, что собаки обратили бы на меня хоть какое-то внимание, если бы я не заговорил с ними и не погладил бы их, а между тем случившееся вызвало необычайно яростные споры. Хозяином пары, пришедшей к финишу второй, был американец. Он заявил протест на том основании, что шесть поколений назад в семейство пары-победительницы была внедрена охотничья собака на выдр и приз должен быть вручен первой паре ищеек за поиск убийцы, а собака, у которой одна шестьдесят четвертая часть крови выдры, не может в данном случае считаться ищейкой. Не помню, как дело в конце концов разрешилось, но по обеим сторонам Атлантики развернулись весьма острые дебаты. Внес свой вклад в этот спор и я, указав, что полемика неуместна, ибо настоящий убийца так и не найден. Однако скоро я обнаружил, что по этому вопросу мнения и общественности, и специалистов ничуть не расходятся. Я со страхом ожидал, что мне неизбежно придется, как это ни неприятно, доказывать, кто я такой, и обосновывать мотивы, которыми я руководствовался. Скоро я обнаружил, что самым неприятным в этом деле было то, что я не мог этого сделать. Когда я увидел печать измождения и затравленности, которую события последних недель наложили на мое некогда спокойное лицо, я уже более не удивлялся тому, что те немногие друзья и родственники, которые у меня были, отказывались признать меня в моем новом обличье и настаивали, упорствуя в своем разделяемом многими мнении, на том, что это меня убили на дороге. Но что еще хуже, гораздо хуже, так это то, что тетушка того, кто был убит на самом деле, жуткая дама, женщина явно недалекая, признала во мне своего племянника и поведала властям потрясающую историю о том, каким испорченным я был в молодые годы, а также о своих достойных похвалы, но тщетных усилиях посредством легкого физического воздействия наставить меня на иной путь. Кажется, было даже предложено взять у меня отпечатки пальцев.

– Но, – сказал священник, – ваши знания, приобретенные вследствие образования, конечно же…

– Вот тут наступает критический момент, – продолжал осужденный. – Вот где роковым образом сказалось то, что я недостаточно образован. Мертвый член Армии спасения, облик которого я столь легкомысленно, с губительными для себя последствиями, принял, обладал лишь самыми поверхностными познаниями, которые дает современное легкодоступное образование. Было бы нетрудно доказать, что мои знания лежат в гораздо более высокой плоскости, но, разнервничавшись, я самым жалким образом затруднялся каждым вопросом, который передо мной ставили. Тот небольшой запас французского, которым я когда-то владел, покинул меня. Я не мог передать на этом языке простую фразу насчет крыжовника, произносимую от лица садовника, потому что забыл, как будет по-французски «крыжовник».

Священник снова беспокойно заерзал на стуле.

– А затем, – продолжал осужденный, – наступила развязка. В нашей деревне был скромный небольшой дискуссионный клуб, и я вспомнил, как обещал прочитать что-то вроде краткой лекции о балканском кризисе, главным образом, кажется, затем, чтобы доставить удовольствие жене доктора и произвести на нее впечатление. Я полагался на то, что смогу вспомнить некоторые факты, почерпнутые мною из одной-двух известных работ и из старых номеров каких-то газет. Обвинение особо отметило то обстоятельство, что человек, за которого я себя выдавал – и каковым был на самом деле, – в местных масштабах являлся чем-то вроде второсортного специалиста по балканской проблеме, и в ряду вопросов по поводу не имеющих большого значения предметов экзаменовавший меня обвинитель с дьявольской неожиданностью вдруг спросил, не могу ли я сообщить суду, где находится Новибазар. Я почувствовал, что это главный вопрос, что-то подсказывало мне, что ответом должен быть Петербург или Бейкер-стрит. Я заколебался, беспомощно глядя на море застывших в напряженном ожидании лиц, потом взял себя в руки и выбрал Бейкер-стрит. И тут я понял, что все пропало. Обвинение без труда доказало, что человек, обладающий скромными познаниями в ближневосточных делах, ни за что не смог бы столь бесцеремонно ошибиться, передвинув Новибазар с его привычного места на карте. Именно такой ответ мог дать капитан Армии спасения, и именно такой ответ дал я. Косвенные улики, связывающие члена Армии спасения с преступлением, оказались исчерпывающе убедительными, и я окончательно погубил себя, поступив, как он. И вот так случилось, что через десять минут меня повесят во искупление убийства самого себя, убийства, которое никогда не было совершено и в котором я, во всяком случае, совершенно неповинен.

Когда спустя минут пятнадцать священник возвратился к себе, над тюремной башней развевался черный флаг. В столовой его ждал завтрак, однако прежде он прошествовал в библиотеку и, взяв атлас, посмотрел карту Балканского полуострова. «Да, такое, – заметил он, захлопнув том, – пожалуй, со всяким может случиться».

Читать дальше