Бэлла Жужунава - Вечерние прогулки при полной луне

— Как же так, Кузьмич? Ведь этого не может быть, — бормотал он, глядя в янтарные глаза и обмирая.

— У них все может быть, — пролаял пес. Он мотнул головой в сторону двери.

— Но как, же это, Кузьмич? Ведь тебя убили, правда? А потом что? Как ты в шкуре-то этой оказался?

— А черт его знает, не помню я ничего. Даже не знаю, кто меня приложил. Очнулся — и понять ничего не могу: лапы какие-то, шерсть. Потом уж мне объяснили — приговорили меня, значит, к высшей мере.

— Это что же, навсегда?

— Да, пожизненно.

— И как же ты терпишь все это?

— А что терплю? Мне, если хочешь знать, даже нравится. Привык уже. Все лучше, чем на том свете. А спокойно-то как! Вот только в шахматишки не с кем сыграть. Может, сгоняем партию, а?

Иван Иванович даже руками замахал.

— Что ты, что ты, Кузьмич, какие шахматы? Это вон, значит, как? Вон они что вытворяют?

— Что тебе-то волноваться? Не к высшей же мере, живи себе, считай, повезло.

А ведь и вправду повезло, подумал Иван Иванович, что-то они там про высшую меру толковали, это точно. Выходит, и меня могли вот так же? А может, опять обманули? Приду я домой и начну потихоньку шерстью обрастать. Он в ужасе взглянул на свои руки, но они, как будто, совсем не изменились.

Тут голоса за стеной стали слышнее, распахнулась дверь и в комнату вошли все трое,

Нина была без халата, в строгом темном платье, которое ей очень шло. Дмитрий Алексеевич глядел с добродушным интересом, и вообще все они имели довольный вид людей, только, что вкусно закусивших в хорошей дружеской компании. "Ну, типы, — подумал Иван Иванович, — это же надо, что творят! И как это до сих пор их никто за руку не схватил?"

— Ну что, Иван Иванович, как вы себя чувствуете? — спросил Дмитрий Алексеевич тоном врача, пришедшего навестить больного.

— Нормально, — буркнул тот, отводя глаза.

— Ничего не болит? А здесь? Нет? Прекрасно. Есть не хотите? Ну, все, тогда можете быть свободны.

Иван Иванович вскочил. Тут к нему подошла Нина и протянула большой мешок, набитый, похоже, сушеной травой. И опять в лице ее были нежность и понимание, отозвавшиеся где-то глубоко внутри сладкой болью.

— Это травка вам, Иван Иванович, — сказала она своим удивительным голосом. — Пейте, она полезная, очень, очень хороша для здоровья. Я желаю вам всего наилучшего и очень в вас верю, не забывайте об этом.

Она сжала его руку и отошла, и тут же все зашевелились и двинулись к выходу. Вася свистнул, и у крыльца откуда-то вынырнула прежняя болонка и весело запрыгала вокруг.

— Фифа проводит вас. Ну, с Богом! — сказал Дмитрий Алексеевич, и Иван Иванович пошел к лесу вслед за собакой. Он только раз оглянулся, но на крыльце никого не было, кроме черного пса, то бишь, Кузьмича, смотревшего им вслед. Когда Иван Иванович обернулся в следующий раз, лес сомкнулся сзади, и только тут бурная, острая радость охватила Ивана Ивановича. Отпустили! Мать честная — неужели вырвался? Теперь бы не завела куда-нибудь проклятая собака, и это кошмарное, невероятное, жуткое приключение останется позади. Вот это да! Рассказать кому — не поверят. Главное, непонятно, зачем все это с ним проделали? Перевоспитать хотели, что ли? Дескать, пугнем его всякими штуками, говорящими собаками, непонятными процедурами, страхом, неопределенностью, он и… И что? Ради чего? Не из любви же к животным, в самом деле? Нет, тут что-то, конечно, другое, и он непременно этим займется, но потом, а сейчас важно только одно — домой, домой!

Тут над деревьями поднялась огромная серебряная луна, и внезапно он понял, что уже движется по местности, хорошо знакомой. А вот и огни вспыхнули впереди. Фифа — имя-то, какое, прости, Господи! — остановилась и подбежала к нему, виляя хвостом. Он дождался, пока она совсем приблизилась, и, размахнувшись, ударил ее со всей силы ногой.

В тот же миг произошло что-то странное. Он как будто раздвоился. С одной стороны, он стоял на тропинке, и в душе его пела злая радость, что он снова на свободе и может делать что хочет, а хочет он хорошенько врезать этой пакостной твари. Потому что он не забыл, что именно она выслеживала его, и потому что ей вообще нечего делать на этой земле, где и людям-то стало тесновато. А с другой стороны — он как бы внезапно уменьшился, земля бросилась ему под ноги, оказавшись перед самым его носом, и чудовищный удар почти проткнул его насквозь, подбросив вверх. Взмыв над дорогой, он шмякнулся на ее обледенелые ухабы. Рот наполнился горячей слюной с привкусом крови, и, жалобно повизгивая, он пополз по снегу в кусты, забился под них и провалился в темноту.

Очнувшись, он понял, что лежит поперек тропинки, неудобно подвернув руку. Он замерз, тело ныло, в голове неприятно шумело. С трудом он поднялся и побрел к городу, недоумевая, как это ему удалось так неудачно свалиться на ровном месте. Поскользнулся, что ли, когда пинал эту чертову собаку? Каждый шаг отдавался в боку рвущей болью, и, когда он дошел до своего дома, звезды померкли и луна закатилась за горизонт.