Александр,Валентин Сеславин,Пушкин - Из единой любви к отечеству

— Рябинин, — напомнил свою фамилию офицер.

— Выслушай его внимательно и пособи по силе возможностей.

— Позвольте нам остаться наедине, — сказал Рябинин тоном, не допускающим возражений.

— Конечно, конечно. Прошу ко мне в кабинет. Герасим, поди зажги там свечи.

— Я, Григорий Алексеевич, сама это сделаю.

— Ну что ж, пусть будет по-твоему, — согласился Глазка и, как только за Федорой и офицером захлопнулась дверь, соскочил с кровати (куда и ломота подевалась), сунул ноги в шлепанцы, осторожными шагами приблизился к двери и, изогнувшись, прильнул ухом к замочной скважине.

Между тем в кабинете шел вот какой разговор.

— Твой хозяин отрекомендовал мне тебя исполнительной. Этого было бы достаточно, если бы не роль, уготовленная тебе. Я даже боюсь сказать, насколько она ответственна и опасна. Подумай хорошенько, сможешь ли ты выполнить все, о чем я попрошу. Но прежде всего я хотел бы узнать, насколько тебе известны окрестности и сам Полоцк?

— В Полоцке бывала я не раз, там у моего мужа родня в услужении у господ Иволгиных. Ходили мы в город по престольным праздникам в церковь, да управляющий возил меня с собой по весне и осени на базар, птицу, скот да лен торговать.

— Значит, город тебе знаком?

— А чего ж его не знать. Поди не Петербург, где, сказывают, одних улиц с тысячу.

— Может быть, тысяча и не будет, однако их много и красивые, — заметил Рябинин, никогда не бывавший в столице империи и твердо решивший по окончании войны обязательно наведаться в Северную Венецию. — Но вернемся к разговору. — И Рябинин, достав план Полоцка и объяснив Федоре условные обозначения, поведал, что от нее требуется. Он внимательно следил за ее лицом. Оно было необычайно серьезным и сосредоточенным. Видимо, она прикидывала свой образ действий, и когда Рябинин попросил ее повторить то, что он только что рассказал, Федора почти слово в слово повторила его слова. На мгновение штабс-капитан даже опешил и взволнованно произнес!

— Я очень рад, что случай свел меня о гобой. Теперь я уверен — будут у вас нужные сведения. Есть ли у тебя что-нибудь ко мне. Проси, все непременно исполню.

— Думаю, что мне одной будет трудно пробраться в город. Французы придирчивы и злы. Позвольте взять с собой детей и переодеться нищенкой, так будет надежнее.

Рябинин поинтересовался:

— Сколько у тебя детей?

— Двое. Бориска да Манятка.

— Большие?

— Да где там, малые совсем.

— Ладно, — Рябинин встал, решительно распахнул дверь и почувствовал, как она уперлась во что-то мягкое и податливое. За дверью раздалось! "Ох!" — и он увидел, как Глазка, потирая ушибленный лоб, мелкими лисьими шагами попытался достигнуть кровати.

— Не извольте спешить, уважаемый? — остановил его Рябинин. — Запомните, либо черкните на бумаге: как бы ни сложились обстоятельства, не оставлять Федориных детей без надзору и пропитания. Вот вам деньги. — С этими словами Рябинин расстегнул ментик, достал из внутреннего кармана внушительную пачку купюр и протянул их Глазке. — Берите, берите все, и бог свидетель, если будет не по-моему!

— Все, все сделаю, не извольте беспокоиться, как велели-с.

— Графу Витгенштейну доложу о вас как о благородном и честном помощнике, соблюдшем верность в столь трудную для Отчизны годину. Прощайте.

Лишь услышав за окнами приглушенную команду! "По коням!" — и мягкое шуршание листвы под копытами, Глазка пришел в себя, сел на кровать и при тусклом свете свечи принялся пересчитывать деньги. Положив последнюю ассигнацию, Глазка непроизвольно вымолвил вслух: "Боже, за что такая милость! Ведь здесь мой годовой доход! Царица небесная, видимо, не зря молился я тебе денно и нощно, не обошла за усердие и благочестие мое".

Утром Глазка поднялся с постели и, не обнаружив на столе по обыкновению сбитня с еще дышащей жаром печи булочкой, с криком: "Федора!" — отправился во флигель. Но ни Федоры, ни ее детей он не обнаружил. И лишь только стопка чистого белья да аккуратно заправленная постель остались напоминанием о ее пребывании здесь.

Карта Российской империи, полученная командиром 6-го баварского корпуса генералом Гувионом Сен-Сиром накануне второй Польской кампании (Наполеон почему-то называл русский поход именно так), породила, кроме неподдельного интереса, присущего любому полководцу, столкнувшемуся с ранее незнакомым театром военных действий, чувство тревоги.

Что-то пугающее и зловещее было в этой карте, на которой десятилетние завоевания заняли бы в лучшем случае треть. Вдобавок к тревоге присоединилось неверие. Все потуги Сен-Сира объяснить разноплеменному воинству цель войны, которая самому ему рисовалась призрачной, натыкались на глухую стену непонимания, грозившего обыкновенным предательством.

В тот день, когда 4-й корпус перешел мост через Неман, Сен-Сир впервые оказался в ситуации, грозившей потерей репутации в глазах императора.

Корпус, сделав несколько переходов, не вступив ни разу в сражение, наполовину растаял. Командиры полков разводили руками: расстрелы не могли удержать мародерства. Солдаты оставляли бивуаки, исчезали в лесах, их трупы находили в деревнях, покинутых обитателями. Полчища грабителей бродили по дорогам. Больные сотнями падали на песчаное покрывало дорог, безнадежно взирая на запад, где остались их дома, куда им не суждено было более возвратиться.

Гнев императора, пожелавшего устроить смотр корпуса, был беспределен. "Считайте, что для меня эта толпа бродяг отныне не существует!" — резко бросил Наполеон Сен-Сиру и, может быть, вычеркнул из действительности тринадцать тысяч человек, если бы не важность задачи, которую он поручил Удино и Сен-Сиру — совместно с Макдональдом захватить Полоцк и уничтожить корпус Витгенштейна, единственное препятствие на пути к Петербургу.

Полоцк был взят без штурма. Удино и Сен-Сир, прохаживаясь по гребню высокого вала, круто обрывавшегося к Полоте, были в недоумении. Казалось, сама природа позаботилась создать в этом месте крепость, которая в состоянии выдержать любую осаду. Небольшие усилия по укреплению предместий и устройство нескольких редутов с батареями сделали бы город и вовсе неприступным. Становилось очевидным, что русские, осознав ошибку, постараются отбить Полоцк.

Сен-Сир часто выезжал на петербургский тракт, вглядывался в даль и, сопровождаемый крикливым вороньем, возвращался в город. Все чаще и чаще к нему приходила мысль о недосягаемости русской столицы, о безысходности кампании, в которой единственной надеждой был гений императора.

Мог ли предположить маршал, что этот древний город окажется первым и последним в числе завоеванных им и что первая цель плана так и останется последней. После известия о Бородине Сен-Сир отдал распоряжение, смутившее многих: готовить зимние квартиры, строить теплые землянки, наводить через Двину мосты. Ив скором времени они повисли над ее холодными и темными водами как немые предвестники грядущей катастрофы.