Юзеф Крашевский - Древнее сказание

Пяст, стоя у камня, приготовлялся к принятию сына. Когда мальчик припал к отцовским ногам, старик наклонился, приподнял его, расцеловал и вспрыснул из родника. Потом заранее приготовленными ножницами Пяст обрезал сыну пучок волос надо лбом и передал ножницы гостям и старшинам; каждый из них обязывался по очереди обрезывать мальчику по пряди волос. На случай, чтобы обрезки их как-нибудь не попали в огонь, что считалось дурным предзнаменованием, их бережно собрали и зарыли в землю около камня.

Наступила очередь дать мальчику имя, до сих пор он просто был "сыном Пяста". Исполнение этой обрядности старик-отец просил младшего чужеземца взять на себя.

Чужеземец поднялся с места и проговорил:

— Если желаешь, чтобы я дал ему имя, то попрошу у тебя позволить совершить этот обряд так, как его совершают у нас… Я должен благословить твоего сына… Бог, Которому поклоняются моравы и чехи — дети одного с вами «слова» — Бог всех нас и всех людей… Во имя Его, во имя Сына и Духа Святого, я крещу отрока и даю ему имя Земовида… Да узрит он свою родину спокойною и счастливою!..

После этих слов чужеземец, обмакнув в ключевой воде два пальца, сделал ими на лбу мальчика какой-то таинственный знак.

Пяст, которому имя, данное отроку, очень понравилось, от души поблагодарил доброго чужеземного гостя и при этом желал подарить ему что-либо на память; тот наотрез отказался, сказав, что как он, так и товарищ его поклялись всю жизнь не иметь ничего лишнего. После того оба они отошли в сторону, не желая мешать старшинам открыть совещание о средствах к войне, так сильно всех беспокоившей. Взоры присутствующих невольно приковывал к себе силуэт темной башни над озером, и Мышко-Кровавая шея, глядя на нее, воскликнул:

— Уничтожим это гнездо проклятое! И пусть осада продлится не один — десять месяцев, а уж гибели-то ему избежать не придется!..

— Так-то так, — заметил Стибор, — но ты, кажется, забываешь, что ведь жив еще и Милош со своим отродьем, а они той же крови! Да у немцев — два княжеских сына воспитываются, что отосланы матерью к деду… Как пожалуют птенчики с немцами, да наследства потребуют — где тут месяцем ограничиться, тут войну-то считай годами!.. Если б Хвостек один…

— Ну, Милоша-то, старика горем пришибленного, бояться нам нечего!.. Тот как дома засядет, так и с места не тронется!.. А вот с немцами… дело другое!.. С ними сцепишься — не развяжешься!..

Подобное предсказание о продолжительности войны никому не пришлось по вкусу. Каждый вздохнул — война отрывала его от уютного угла, неумолимым серпом косила людей, нарушала спокойствие, заставляла браться за оружие тех, кто привык лишь обрабатывать землю. Но исхода другого не было! Весь народ проник твердым намерением не отдыхать до тех пор, пока не вернет своих старых порядков и обычаев предков.

Вдруг, в то время как старики еще совещались, со стороны леса грянула хоровая обрядная песня — то женщины и девицы пели в соседней роще. Все умолкли, прислушиваясь к родным звукам.

Это была старинная песня, до того старая, что тогдашняя молодежь только кое-что из нее понимала. В ней пелось о старых, забытых богах, о жертвах, каких уже приносить не умеют!.. В ней было воззвание к ясному солнышку, чтобы оно ниспослало счастливый луч на голову постриженного отрока; к росе — чтобы она окропила его и тем помогла ему вырасти; к воде — чтоб влила в него силу и мужество; к земле — чтобы юноша рос, как дуб, блистал, как звезда, чтобы нападал на врагов, как орел… Далее песня гнала черных злых духов и все худое от постриженного; по временам слышались возгласы: Ладо! Ладо! — причем мерно ударяли в ладоши. Мать, по обычаю, принесла венок, свитый из трав, дающих здоровье и счастье, и украсила им голову своего любимца.

Едва замерли в воздухе последние звуки той песни, как сейчас же возобновилась другая с более веселым напевом. Наконец, отец поднялся с места, взял за руку сына и просил всех за ним последовать — помолиться и принести клятву на могилах отцов. Когда стали отыскивать чужеземцев, чтобы дать им почетное место в шествии, их не нашли. Они куда-то исчезли, оставив в избе на столе подарок для Земовида — блестящий золотой крестик. После напрасных поисков Пяст во главе всех присутствующих отправился на могилы предков.

По самой середине кладбища возвышались могилы Кошычка, дедов и прадедов Пяста. Здесь от незапамятных времен была фамильная усыпальница. Кое-кто из гостей выливал на могилы принесенное в чашах вино, а женщины, присутствуя издали, пели обрядовую песню. До поздней ночи праздновалось торжество пострижения, прибывали все новые гости… Уж и звезды зажглись на небе, когда последний из пировавших простился с радушным хозяином, уходя из гостеприимного его дома.

Пяст присел отдохнуть на крыльце. У порога стояла Рженица.

— Сердце твое, конечно, радуется, — сказал ей Пяст, — что судьба ниспослала нашему сыну столь знаменательное начало жизни, дала нам принять у себя столько гостей, сколько никогда не видела наша хижина?

— Господин мой, — отвечала Рженица, — и радуется оно, и печалится одновременно… Зайди в амбар посмотреть… У нас ничего почти не осталось… Муки хватит еще на несколько дней, а дальше-то что?

Хозяин улыбнулся.

— Того, что потрачено на гостей, жалеть нечего! Старинное преданье гласит, что траты такие вернутся сторицею!.. Лишь бы война миновала!..

И невольно их взгляд устремился в сторону Гопла. На башне пылал огонь, а около замка, куда глазом ни кинь, расположились лагерем кметы.

Мы принуждены вернуться теперь к совершившемуся за несколько времени до того момента, как Мышко велел зажечь условленные огни.

В том месте, где обыкновенно желавшие посетить храм Ниолы путники должны были нанимать лодку, переправлявшую их на остров, на пригорке, у самого озера, стояло несколько хижин; из них как внешностью, так и относительной прочностью постройки отличалась хижина гончара Мирша. Самого Мирша и его хижину хорошо знали все не только соседи, но и живущие в более отдаленных местах, так как кметы ни у кого другого не покупали горшков, мисок и всяких иных изделий из глины. Еще отец Мирша, дед и прадед его занимались тем ремеслом; особенно красиво выделывал он жертвенные горшки, что, впрочем, нисколько не было удивительным в виду того, что весь род его с давних времен исключительно занимался лепкою горшков. Мирш был человеком чрезвычайно богатым, богаче иного кмета, и все говорили о нем, что он давно мог бы бросить свое ремесло, потому что всего было у него вдоволь. Мирш, однако, не бросал своего ремесла; он любил его и гордился им. Не в одной, так в другой печи, но всегда у него пылал огонь; он не понимал, чтобы возможно было даром время терять. Кроме хижины, в которой жил сам старик и которая была полна всякого добра, у Мирша был еще и большой сарай. Вместе с главою семейства жил его сын, как и отец, называвшийся Миршом. Кроме него была еще младшая дочь Миля, старшие же оставили отчий дом.