Гюнтер Грасс - Собачьи годы

Еще два места, подкрепленные отцовским красным карандашом, обрели значимость и для сына. Поскольку в хрестоматийном труде было сказано, что еврей не поет и не занимается спортом, Альбрехт Амзель, стараясь хотя бы эти тезисы как-то ослабить, основал в Бонзаке атлетический кружок и украсил церковный хор своим баритоном. В том, что касается музыки, Эдди Амзель, как известно, упражнялся в лихой и задорной игре на пианино, а также изливал мальчишеское сопрано, которое и после окончания гимназии не желало покидать свои горние выси, в моцартовских мессах и небольших ариях; что же до занятий спортом, то Эдди с головой окунулся в кулачный мяч.

Он, который годами был жертвой всенепременной школьной лапты, сам, добровольно, влез в хромово-зеленые спортивные брюки атлетического кружка «Младопруссия» и даже сподвиг своего друга, который дотоле с удовольствием играл в хоккей на траве за Данцигский хоккейный клуб, примкнуть вместе с ним к младопруссакам. С разрешения тренеров, дав обещание по меньшей мере дважды в неделю отстаивать на травяной арене Нидерштадт хоккейную честь своего клуба, Вальтер Матерн записался еще и в секции легкой атлетики и ручного мяча; ибо одного кулачного мяча с его неспешными, уютными передвижениями крепкому телу молодого человека было явно недостаточно.

Тулла и я, мы прекрасно знали стадион имени Генриха Элерса – спортивно-тренировочный комплекс между Главной городской больницей и интернатом для слепых «Святой колодец». Приличный газон, но старые деревянные трибуны и раздевалки, в щелях которых гулял ветер. Главное поле и два небольших тренировочных с утра до вечера были заняты любителями лапты, ручного и кулачного мяча. Иногда, правда, заявлялись футболисты и легкоатлеты, покуда неподалеку от крематория не отгрохали шикарный стадион имени Альберта Форстера, после чего скромная арена имени Генриха Элерса осталась, в основном, для соревнований школьников.

Поскольку за год до того Вальтер Матерн на городском чемпионате школьников победил в толкании ядра и в беге на три тысячи метров и с тех пор имел репутацию перспективного юниора, ему удалось выбить для Эдди Амзеля допуск и сделать своего друга младопруссаком. Они его сперва только судьей на линии соглашались брать. А смотритель арены сунул Амзелю веник: и чтобы в раздевалках чистота была! Ему приходилось также смазывать мячи и на гандбольном поле обновлять мелом разметку штрафных площадок. И лишь когда Вальтер Матерн возвысил голос протеста, Эдди Амзель был взят разводящим в команду по кулачному мячу. На задней линии играли Хорст Плец и Зигги Леванд. Левым нападающим был Вилли Доббек. Ну а уж справа, под самым тросом, роль главного забойщика в команде, которая вскоре стала грозой всех соперников и безусловным лидером в турнирной таблице, играл Вальтер Матерн. А все потому, что Эдди Амзель был дирижером, он был сердцем и мозгом команды, прирожденным диспетчером-разводящим. Все, что Хорсту Плецу и Зигги Леванду удавалось сзади принять и переправить в центр площадки, Эдди Амзель легкими движениями запястья артистически и точно накидывал к тросу – а уж там стоял Матерн, центровой и бомбардир. Он словно выхватывал мячи из воздуха и редко «гасил» прямыми ударами, все больше подрезая. И если Амзель прекрасно умел, принимая даже коварно поданные мячи, сервировать их партнерам как на блюдечке, Вальтер Матерн даже внешне совершенно безобидные удары превращал в верные очки, поскольку если неподрезанный, прямой мяч отскакивает точно под углом удара, то есть предсказуемо, то мячи Вальтера Матерна, после удара по нижней трети мяча, на лету приобретали вращение и отскакивали куда им вздумается. Что до Амзеля, то его фирменным номером был внешне простоватый, но редко чисто исполняемый удар снизу. Низко летящие мячи он подбирал превосходно. Мощные удары сверху вытаскивал, ныряя под них «рыбкой» и подставляя кулаки «бобышками». Подкрученные мячи он распознавал мгновенно и либо отражал их легким ударом снизу, либо бил сильно с плеча. Он то и дело подчищал промахи и неточности собственных защитников и был, несмотря на все усмешки, впрочем усмешки уважительные, отличным неарийским игроком, спортсменом и младопруссаком.

Тулла и я были свидетелями, как Амзелю даже удалось похудеть на пару кило. Эту его «усушку» заметила кроме нас только еще Йенни Брунис, в ту пору уже десятилетняя пышечка. Ей, как и нам, бросилось в глаза, что двойной трясущийся подбородок Амзеля вдруг окреп, превратившись как бы в плотный округлый цоколь. Да и его рыхлая грудь с вечно подрагивающими сосками расправилась и обнаружила более плоский рельеф. Не исключено, впрочем, что Эдди Амзель ни фунта и не сбросил, просто распределил свой жир более равномерно по всему телу и дал, благодаря спортивно развитой мускулатуре, этой прежде бесформенной жировой оболочке атлетический мышечный каркас. Его торс, ранее напоминавший пуховую подушку, теперь округлился в подобие бочонка. Он стал похож на фигурку китайского божка, этакого божка-покровителя всех игроков в кулачный мяч. Нет, вряд ли Эдди Амзель сбросил хотя бы полкило веса, скорее он в амплуа разводящего даже килограмма два прибавил, однако этот привесок он сумел сублимировать в спортивность – вот насколько относительным может казаться в человеке даже его вес.

В любом случае это, видимо, Амзель, который при своих набранных ста двух килограммах казался много легче, чем при прежних девяноста девяти, навел старшего преподавателя Бруниса на мысль прописать и пухленькому созданию Йенни побольше движения и физических нагрузок. Старший преподаватель вместе с учителем музыки Фельзнер-Имбсом решили, что Йенни три раза в неделю будет ходить в балетную школу. В предместье Олива имелся Шиповниковый переулок, что начинался у рынка и наискось выходил к Оливскому лесу. В Шиповниковом переулке стояла скромная вилла в стиле бидермайер, к песочно-желтой штукатурке которой, наполовину укрытой боярышником, лепилась эмалированная вывеска балетной школы. Поступление Йенни в балетную школу, так же как и вступление Амзеля в атлетический клуб младопруссаков, потребовало посреднических усилий – в данном случае Феликса Фельзнер-Имбса, который много лет был в этой школе аккомпаниатором. Никто не умел, как он, сопровождать упражнения у станка: все деми-плие, от первой до пятой позиции, с трепетом ждали его адажио. Он окроплял своими аккордами пор-де-бра. А его образцовый ритм при батманах дегаже и невероятный темп при пти батман сюр ле ку-де-пье! Кроме того, это был просто кладезь историй. Можно было подумать, что он лично и в одну эпоху видел на сцене Мариуса Петипа и Преображенскую, трагического Нижинского и непревзойденного Мясина, Фанни Эльслер и Барбарину. Никто не сомневался, что он был очевидцем того легендарного, исторического спектакля, когда, как он рассказывал, еще в бидермайеровские времена знаменитые Тальони, Гризи, Фанни Черрито и Люсиль Гран танцевали большой «Падекатр» и восторженная публика забросала их розами. С превеликим трудом он достал билет на галерку – тогда говорили «на Олимп» – на премьеру балета «Коппелия». Само собой разумеется, балетный пианист Фельзнер-Имбс мог воспроизвести на пианино по клавирам весь балетный репертуар от скорбной Жизели до воздушной Сильфиды; и именно по его рекомендации мадам Лара взялась делать из Йенни Брунис вторую Уланову.