Джон Пассос - Манхэттен

– Неужели вы не видите, что я сойду с ума, если вы не будете моей? Вы единственное существо на свете, которым я жажду обладать.

– Джордж, я не хочу, чтобы мною обладал кто бы то ни было. Как вы не понимаете, что женщине нужна свобода. Будьте благоразумны! Мне придется уехать домой, если вы не перестанете.

– Почему же вы позволяли мне ухаживать за вами? Я не из той породы мужчин, с которыми можно играть. Вы это отлично знаете.

Она посмотрела на него большими серыми глазами; свет играл золотыми искорками в коричневых точках ее ириса.

– Ужасно тяжело, когда ни с кем нельзя быть просто другом.

Она посмотрела на свои пальцы, лежавшие на краю стола. Его глаза были устремлены на медное мерцанье ее ресниц. Вдруг он разрезал натянувшееся молчание:

– Ну что ж, давайте танцевать.

напевал Конго Джек, встряхивая волосатыми руками миксер. Узкий, оклеенный зелеными обоями бар взбухал и пузырился журчащими голосами, спиральными испарениями напитков, резким звоном льда и стаканов и изредка – волной музыки из соседней комнаты. Джимми Херф одиноко стоял в углу, потягивая джин с содовой. Невдалеке Мак-Нийл хлопал Беллока по плечу и орал ему в ухо:

– Если биржу не закроют… Боже праведный!.. Перед общим крахом можно будет здорово нажиться… Только не зевать! Паника – самый подходящий случай сделать деньги для человека с головой на плечах.

– Было уже несколько крупных банкротств, а это еще только первый удар грома.

– Случай стучится в дверь к молодому человеку только один раз… Слушайте меня: когда банкротится крупный маклер, честные люди могут благословлять судьбу… Но вы, я надеюсь, не тиснете того, что я вам говорю, в газете? Нет?… Будьте другом, а то ваш брат газетчик такое напишет, что человек никогда и не говорил. Никому из вас нельзя верить. Тем не менее я скажу вам, что локаут – замечательная штука для подрядчиков. Во время войны все равно никто не будет строиться.

– Да ведь война продлится не более двух недель, и я не вижу, какое она имеет к нам касательство.

– Она имеет касательство ко всему миру… Хелло, Джо, какого черта вы здесь?

– Мне надо поговорить с вами наедине, сэр. Есть важные новости.

Бар постепенно пустел. Джимми Херф все еще стоял в углу, прислонившись к стене.

– Вас никогда не увидишь пьяным, мистер Эрф. – Конго Джек сел в глубине бара выпить чашку кофе.

– Я предпочитаю наблюдать.

– И хорошо делаете. Нет никакого смысла выбрасывать уйму денег, чтобы на следующий день встать с головной болью.

– Неподходящие речи для владельца бара.

– Я говорю, что думаю.

– Послушайте, я давно собираюсь спросить вас… Если вы не имеете ничего против, скажите мне, откуда у вас это имя – Конго Джек?

Конго рассмеялся грудным смехом.

– Сам не знаю… Когда я был мальчишкой и впервые вышел в море, меня называли Конго, потому что у меня были курчавые черные волосы, как у негра. Потом, когда я приехал в Америку и служил на американском пароходе, меня как-то спросили: «Как ты себя чувствуешь, Конго?» А я ответил: «Джек». С тех пор так и прозвали меня – Конго Джек.

– Стало быть, прозвище… А я думал, что вы навсегда останетесь моряком.

– Нет, у моряка несладкая жизнь. Знаете, мистер Эрф, меня всю жизнь преследуют несчастья. Самые ранние мои воспоминания – о том, как меня ежедневно избивает какой-то человек, не мой отец. Потом я удрал и работал на парусниках в Бордо. Знаете Бордо?

– Кажется, я в детстве бывал в Бордо…

– Наверно, бывали… Вы эти вещи понимаете, мистер Эрф. Впрочем, такой человек, как вы, – образованный, воспитанный и прочее такое – не знает, что такое жизнь. Когда мне стукнуло семнадцать лет, я приехал в Нью-Йорк. Ничего хорошего… Я думал только об удовольствиях и веселой жизни. Потом я опять попал на корабль и побывал всюду, в самом аду. В Шанхае я научился говорить по-американски и принюхался к трактирному делу. Возвратился в Фриско и женился. Теперь я хочу быть американцем. И все-таки я несчастный человек… До женитьбы я жил с моей девочкой целый год вместе, и жил замечательно, а когда мы поженились – все пошло прахом. Она издевалась надо мной, называла меня французиком, потому что я плохо говорил по-американски, гнала из дому… Ну, я и сказал ей, чтобы она убиралась к черту. Забавная штука – человеческая жизнь.

пропел он низким баритоном.

Кто-то положил руку на плечо Джимми. Он повернулся.

– Элли, что случилось?

– Со мной тут один сумасшедший. Вы должны мне помочь избавиться от него.

– Позвольте вам представить Конго Джека. Вы должны познакомиться с ним. Он хороший человек. А это – une très grande artiste, [146]Конго.

– Не угодно ли анисовой, сударыня?

– Выпейте с нами… Теперь, когда все ушли, тут очень уютно.

– Нет, благодарю, я пойду домой.

– В разгар вечера?

– Хорошо, я останусь. Только вам тогда придется заняться моим сумасшедшим спутником. Слушайте, Херф, вы видели сегодня Стэна?

– Нет, не видел.

– Он не пришел, а я ждала его.

– Я бы хотел, чтобы вы отучили его пить, Элли. Меня это начинает беспокоить.

– Я не нянька.

– Я знаю, но вы ведь понимаете, что я хочу сказать.

– Ну а что же думает наш друг о войне?

– Я не пойду воевать… У рабочего нет родины. Я приму американское гражданство… Я служил когда-то во флоте, но… – Он хлопнул себя по колену и рассмеялся. – Moi je suis anarchiste, vous comprenes, monsieur? [147]

– Но тогда вы не можете быть американским гражданином.

Конго пожал плечами.

– Он мне очень нравится, он интересный, – шепнула Эллен на ухо Джимми.

– А вы знаете, почему они воюют?… Чтобы рабочие не сделали революции… Война отвлечет их. Вот потому-то Вильгельм, и Вивиани, [148]и L'Empereur d'Autriche, [149]и Крупп, [150]и Ротшильд, [151]и Морган, все кричат: «Давайте войну!» И что же они делают прежде всего? Они убивают Жореса, потому что он социалист. Правда, социалисты изменили Интернационалу, но все же…

– Но как же они могут заставить людей воевать, если те не хотят?

– В Европе люди были рабами тысячи лет. Не то, что здесь… Я уже раз был на войне. Очень забавно! Я держал бар в Порт-Артуре, совсем еще мальчишкой. Это было очень забавно.

– Я бы хотел быть военным корреспондентом.

– А я могла бы быть сестрой милосердия.

– Быть корреспондентом – хорошая штука… Сидишь себе, пьяный в лоск, где-нибудь в Америке в баре за тысячи миль от сражения.

Они рассмеялись.

– А мы разве не за тысячи миль от сражения, Херф?

– Правильно! Давайте лучше потанцуем. Вы уж меня простите в случае чего – я очень плохо танцую.

– Я толкну вас ногой, если вы собьетесь.

Когда он обнял ее, его руки были как из гипса. Высокие серые стены с грохотом рушились внутри него. Он парил, как воздушный шар, над благоуханием ее волос.