Герман Мелвилл - Израиль Поттер. Пятьдесят лет его изгнания

Почти все время своего пребывания в Англии Аллен вел себя в высшей степени презрительно и яростно, но это в какой-то степени смягчалось той дикой и героической шутливостью, которая в годину бедствий или опасностей всегда приходит на помощь подобным натурам, позволяя им лучше всего выразить чисто варварское пренебрежение к своим несчастьям и показать, каким ничтожным и пустым считают они злорадство пусть даже и торжествующих врагов. Но помимо неизбежного эгоизма, который столь закономерно присущ столетним соснам, церковным шпилям и великанам, необычайное поведение колосса-вермонтца за границей объяснялось еще двумя особыми причинами. Его взяли в плен, когда во главе отряда волонтеров он отправился штурмовать Монреаль, и ему пришлось переносить такое гнусное и неоправданно жестокое обращение, словно он попал в руки даяков. [119] Даяки — коренное население острова Калимантан (иначе Борнео) — самого крупного из Больших Зондских островов. Его сразу же хотели хладнокровно отдать на расправу индейцам-союзникам, и он избежал этой участи только потому, что с отчаянным бесстрашием пустил в ход всю свою чудовищную силу и, схватив английского офицера, воспользовался им, как живым щитом против смертоносных томагавков. Вскоре после этого, когда его в ограде из штыков привели в город, начальник вражеского отряда, некий полковник Макклауд, размахивая над головой пленника тростью и осыпая его ругательствами, обещал ему позорную петлю изменника на Тайберне. [120] Тайберн — место казни в Лондоне с конца XII в. Последняя казнь совершилась там в 1783 г. В Англию его отправили на том же корабле, на котором плыл пассажиром воинствующий монархист полковник Гай Джонсон, [121] Гай Джонсон (1740–1788) — британский суперинтендант по делам индейцев в Северной Америке. и все время пути Аллена держали в цепях в трюме и обращались с ним, как с простым бунтовщиком, — или нет, вернее, как с азиатским львом, который и в клетке внушает такой ужас своим тюремщикам, что они отплачивают ему за этот трепет утонченной жестокостью. Впрочем, страх их оказался не напрасным: как-то раз, когда скованного по рукам и ногам Аллена оскорбил кто-то из офицеров фрегата, он зубами вырвал чеку, скреплявшую наручники, и, освободив таким образом руки, предложил своему обидчику честный бой. И на корабле, как позже в замке Пенденнис, он, если не располагал никакими другими средствами защиты, неизменно обрушивал на своих врагов столь громовые анафемы, что они торопились уйти от него подальше. Те же причины побуждали его и на борту фрегата, и в Англии постоянно упоминать Тикондерогу и роль, которую он сыграл во взятии этого форта, — он отлично знал, что в то время из всех американских названий Тикондерога была для английского слуха самым известным и самым горьким.

Пусть буйная грубость, которой отличалось поведение Аллена в Англии, заставляет дамских угодников, учителей танцев и офицеров лейб-гвардии пожимать раззолоченными плечами. Да, он был не слишком вежлив со своими тюремщиками, но когда из двоих лишь один держится со скромным благородством, это благородство теряет всякий смысл: представьте себе, что лорд Честерфилд [122] Лорд Честерфилд Филипп Дормер Стэнхоуп (1694–1773) — английский политический деятель; известны его «Письма к сыну» (1774), содержащие правила светского поведения. снял бы шляпу и с улыбкой поклонился взбесившемуся быку в надежде, что тот не замедлит ответить учтивостью на учтивость. Среди диких зверей, которые тебе угрожают, сам стань диким зверем. Весьма вероятно, что Аллен руководствовался именно этим соображением. Ведь если даже оставить в стороне яростное стремление утвердить свое достоинство, которое неминуемо должны были пробудить в подобном человеке сыпавшиеся на него оскорбления, опыт, конечно, научил его, что, разыгрывая роль веселого, отчаянного и даже хвастливого дикаря, он скорее обезоружит злобу своих тюремщиков, чем покорным спокойствием. Не следует, кроме того, забывать, что, обращаясь с благородным пленником так, словно он был сосланным в Ботани-бей [123] Ботани-бей — место ссылки английских преступников в Австралии. [Ученый-ботаник Джозеф Бэнкс посетил Австралию вместе с Джеймсом Куком и увидел там залив, который, по его мнению, следовало считать «ботаническим чудом». Поэтому он назвал его «Ботани-Бей». Великобритания долгое время отправляла туда каторжников, и это название стало символом бессердечности и жестокости. Слово же «ботаник» превратилось в одно из ругательств в английском языке. (Прим. выполнившего OCR.)] каторжником, враги нарушали все принятые между нациями правила и обычаи, и это гораздо важнее отдельных проявлений чьей-то мелкой личной тирании. Если же в наши дни в случае нового столкновения между этими двумя государствами трудно ожидать повторения подобных гнусностей, то объясняется это просто: у стран, как и у людей, предполагаемая бедность порождает деспотизм и презрение, но стоит этой бедности возвыситься до богатства, и даже ее прежние обидчики обходятся с ней вежливо и уважительно.

Как показало дальнейшее, Аллен избрал правильный путь. Хотя вначале тюремщики грозили ему позорной казнью и он сам не ожидал ничего другого, кроме разве что долгого и мучительного заключения, тем не менее эти угрозы и ожидания не сбылись: отвечая на презрение насмешливым презрением, какие бы муки он ни испытывал, он вынудил своих врагов смягчиться и в конце концов, избавленный от оков, уже не томясь в трюме, а свободно разгуливая по квартердеку, вернулся в Америку и в числе других пленных был по всем правилам обменен в Нью-Йорке.

Израиль наблюдал за странной сценой на плац-параде замка с жадным интересом, который отнюдь не уменьшился из-за того, что ему скрепя сердце приходилось скрывать от доблестного соотечественника и земляка-горца свое присутствие — присутствие друга. Когда наконец посторонних изгнали из замка, он, возвращаясь в город вместе с остальными, узнал из разговоров, что в казематах заключено еще около сорока американских солдат. Едва он это услышал, как, сославшись на какое-то выдуманное обстоятельство, поспешил назад и начал прогуливаться вдоль стен в надежде увидеть пленников. Вскоре он подошел к башне и, задрав голову, стал вглядываться в зарешеченную амбразуру, как вдруг, к величайшему его изумлению, кто-то дружески окликнул его по имени:

— Поттер, это ты? Во имя всего святого, как ты сюда попал?

Часовой, стоявший у башни, немедленно впился взглядом в нашего растерявшегося героя. Приставив штык к его груди, он приказал ему не двигаться с места. Минуту спустя Израиль уже оказался под арестом. Его привели в помещение, где на гнилой соломе, усыпанной обглоданными костями, словно это была псарня, лежало сорок узников, и среди них он узнал некоего Сингла, теперь сержанта Сингла — человека, замужем за которым он нашел свою невесту, вернувшись в родные горы из последнего плаванья к мысу Горн. Трудно передать, что почувствовал в этот миг Израиль. Во всяком случае, не то, что почувствовал Дамон при виде Финтия. [124] Дамон, Финтий. — Историю Дамона и Финтия рассказывает Цицерон (106 г. до н. э. — 43 г. до н. э.) в трактате «Тускуланские беседы»: приговоренный к смерти Финтий попросил об отсрочке казни. Заложником остался его друг Дамон. Финтий вернулся за несколько минут до истечения условленного срока и спас Дамона от гибели. Нет, эти чувства были гораздо более сложными и противоречивыми. Ведь он не только был весьма мало знаком с Синглом (они ни разу в жизни даже не поговорили как следует), но и питал к нему неприязнь, как к счастливому и, быть может, коварному сопернику. И Сингл скорее всего отвечал ему тем же. Однако теперь, когда волны Атлантического океана разделяли словно не два континента, а два мира — этот и загробный, — две чуждые души, забыв про ненависть, устремились друг к другу.