Герман Мелвилл - Ому

Сложенный и запечатанный каплей смолы «раунд-робин» был адресован «Английскому консулу, Таити» и передан коку, который вручил его означенному джентльмену, как только старший помощник отправился на берег.

Вскоре после наступления темноты шлюпка вернулась, и мы многое узнали от старого Балтиморы; на берегу он получил разрешение гулять сколько ему вздумается и провел время, собирая всевозможные сведения.

Действия французов вызвали на Таити смятение. Причард, миссионер-консул, находился в отъезде в Англии, и его временно замещал некий Уилсон, образованный белый, родившийся на острове, сын старого миссионера Уилсона, который был еще жив.

Уилсон-младший пользовался исключительной нелюбовью как у туземцев, так и у приезжих, считавших его беспринципным непутевым человеком, что подтвердилось его дальнейшим поведением. Когда Причард назначил такого субъекта своим заместителем по службе, это вызвало на острове всеобщее недовольство.

Временный консул никогда не бывал ни в Европе, ни в Америке, но совершил несколько плаваний в Сидней на принадлежавшей миссии шхуне; поэтому нас не очень удивило, когда Балтимора сообщил, что Уилсон и капитан Гай оказались старыми знакомыми и встретились как нельзя более дружески и что последний поселился в доме своего приятеля. Это не сулило нам ничего хорошего.

Старшего помощника забросали вопросами о том, как теперь поступят с нами. В ответ он только сказал, что утром консул приедет на «Джулию» и все уладит.

Мы провели ночь у входа в гавань, а утром увидели отошедшую от берега шлюпку с туземными гребцами. В ней находились Уилсон и еще один белый, оказавшийся неким доктором Джонсоном, английским врачом, который обосновался на жительство в Папеэте.

Остановив при их приближении судно, Джермин подошел к трапу, чтобы встретить посетителей. Не успел консул ступить на палубу, как сразу же показал себя.

— Мистер Джермин, — высокомерно крикнул он, не соблаговолив заметить почтительное приветствие того, к кому обращался. — Мистер Джермин, примите командование и держите курс в открытое море.

При этих словах матросы устремили на него пристальные взгляды, стараясь по виду понять, что это за «птица». Изучение показало, что «птица» была чрезвычайно маленькая, со злобно вздернутым носиком и явно тощими ножками. Больше ничего примечательного в ней не оказалось. Джермин с плохо разыгрываемой угодливостью немедленно подчинился приказанию, и нос судна вскоре повернулся в сторону моря.

Как и любовь, презрение часто возникает с первого взгляда; именно так произошло с Уилсоном. Глядя на него, нельзя было не испытать сильнейшей неприязни и искреннего желания проявить это чувство при первом удобном случае. У консула был нестерпимо высокомерный вид, и нам стоило огромных усилий удержаться от того, чтобы не подбежать к нему и не нанести оскорбления.

— Вот и консулишка явился, — воскликнул Адмиралтейский Боб, который, подобно всем остальным, неизменно так величал его, доставляя немалое развлечение нам с доктором.

— Ну, да, — произнес другой, — и, помяните мое слово, не к добру это.

Таковы были некоторые замечания, что раздавались на палубе, пока Уилсон и старший помощник спускались в каюту, беседуя между собой.

Но никто не клял так яростно судно и все к нему относящееся, как купор. Ругаясь последними словами и призывая грот-мачту в свидетели, он молил небо в том случае, если он, Затычка, когда-нибудь, находясь на «Джулии», снова потеряет землю из виду, ниспослать ему… И он изобрел такую кару, о которой мне приходится здесь умолчать.

Помянул он также недоброкачественные продукты, которыми нас кормили, — непригодные даже для собаки, и без конца распространялся о том, что неблагоразумно доверять дальше судно человеку с таким невоздержанным характером, как у старшего помощника. К тому же, имея на борту столько больных, на что могли мы надеяться, занявшись ловлей китов? Да о чем там толковать! Будь что будет, а судно должно стать на якорь.

И вот, так как Затычка не только был прекрасным моряком, «сазаном» кубрика и одним из старших по возрасту, но, кроме того, глубоко проникся чувствами, встречавшими горячий отклик у остальных, его немедленно уполномочили выступить в качестве оратора, лишь только консул сочтет нужным к нам обратиться.

Этот выбор был сделан вопреки советам доктора и моим; впрочем, все заверили нас, что будут вести себя спокойно и выслушают Уилсона до конца, прежде чем предпримут какие-нибудь решительные шаги.

Нам недолго пришлось ждать, так как очень скоро Уилсон появился из входного люка, держа в руках потускневший железный ящик с судовыми документами, а Джермин тотчас же крикнул, чтобы весь экипаж собрался на шканцах.

Распоряжение было немедленно выполнено, и матросы выстроились перед консулом.

Ну и странное же это было сборище: уроженцы многих стран, довольно причудливо одетые, но живописные даже в лохмотьях. Мой приятель долговязый доктор также присутствовал; возможно, для того чтобы привлечь симпатии консула к попавшему в беду джентльмену, он уделил своей внешности больше забот, чем обычно, и среди матросов казался журавлем, унесенным в море и очутившимся в обществе буревестников.

Самый замечательный вид имел, однако, несчастный Каболка. Так как он был сухопутным растяпой, то его морское обмундирование уже давно конфисковали, и ему приходилось теперь ходить в чем попало. В качестве верхней части туалета ему служил поношенный фрак (или «куртка с хвостами»), который он получил, будучи юнгой, от капитана Гая; эту отнюдь не подходящую для моряка одежду он продолжал упорно носить, хотя ее по двадцать раз на день срывали у него с плеч.

Около Уилсона стоял старший помощник с непокрытой головой; седые волосы падали кольцами на его бронзовый от загара лоб, а проницательные глаза пристально всматривались в лица моряков, словно читая их мысли. Из-под накинутой куртки виднелись круглая шея, волосатая грудь и короткая сильная рука, усеянная синяками и разукрашенная многочисленными эмблемами, нарисованными китайской тушью.

Среди зловещего молчания консул медленно разворачивал судовые документы, очевидно стараясь произвести впечатление своим чересчур величественным видом.

— Мистер Джермин, сделайте перекличку, — и он протянул список команды.

Отозвались все, кроме двух матросов, покоившихся на дне океана, и беглецов.

Мы предполагали, что теперь консул вытащит «раунд-робин» и что-нибудь скажет о нем. Ничего подобного. Среди бумаг, лежавших в железном ящике, находилась как будто бы и наша петиция; но если она там и была, к ней отнеслись слишком презрительно, чтобы удостоить какими-нибудь комментариями. Некоторые из присутствующих, совершенно справедливо считавшие ее незаурядным литературным произведением, ждали от нее всяческих чудес, и поэтому их очень задело такое пренебрежение.