Герман Мелвилл - Ому

Услышав об этом, Мархар-Раррар и ее подруги выразили сильнейшее огорчение; позабыв о своем прежнем обращении с нами и не слушая никаких увещеваний старух, они разразились рыданиями и жалобами, против которых нельзя было устоять. Итак, мы согласились остаться до тех пор, пока они не отправятся домой, что должно было произойти на «ахехараре», иными словами — на закате.

Но вот час настал, и после долгого прощания девушки благополучно уселись в пирогу. Когда ее нос повернулся, они выхватили весла из рук стариков и молча помахали ими в воздухе. Это означало последнее трогательное прости, ибо веслом машут так лишь в том случае, когда расстающиеся больше никогда не надеются встретиться.

Теперь и мы пустились в дальнейший путь. Идя пляжем, мы вскоре достигли ровного высокого берега, круто нависавшего над водой и местами поросшего деревьями; он тянулся широкой дугой вдоль значительной части острова. По краю берега шла чудесная тропинка, и мы часто останавливались полюбоваться открывающимся видом. Вечер был на редкость тих и ясен даже для здешнего восхитительного климата; повсюду, насколько хватал глаз, — голубое небо и океан, незаметно сливавшиеся друг с другом.

Мы двигались вперед, и кольцо рифов продолжало сопровождать нас, заворачивая, когда мы заворачивали, далекий глухой шум прибоя грохотал в наших ушах подобно непрерывному реву водопада. Испокон веку обрушиваясь на коралловую преграду, буруны издали напоминали линию вздыбленных боевых коней, потрясающих белой гривой, и с пеной вокруг удил.

Эти огромные естественные волноломы как бы созданы для того, чтобы охранять сушу. Ими защищены почти все острова Товарищества. Если бы громадные волны Тихого океана разбивались прямо о берег, размывая мягкую наносную почву, во многих местах покрывающую его, туземцы вскоре лишились бы своей самой плодородной земли. А так более прочных берегов не имеет ни один ручей.

Коралловые барьеры выполняют еще одну роль. Они образуют все гавани этого архипелага, в том числе двадцать четыре бухты у берегов Таити. Интересно, что проходы среди рифов, по которым суда только и могут попасть к местам якорной стоянки, неизменно расположены напротив устьев рек; это обстоятельство особенно ценят моряки, пристающие к берегу для пополнения запасов воды.

Утверждают, будто бы пресная вода островов, смешиваясь с морской водой, содержащей растворимые соли, препятствует образованию кораллов; отсюда и разрывы в кольце. Местами по сторонам проходов стоят часовыми крошечные сказочные островки, зеленые, как изумруд, и поросшие покачивающимися пальмами. Ничто не поражает сильней воображение, чем эти маленькие клочки земли, вносящие неожиданное и прекрасное разнообразие в длинную линию бурунов. Помаре II с истинно таитянской любовью к морю избрал один из таких островков местом отдыха от королевских забот. Мы видели этот чудесный уголок во время путешествия.

Не останавливаясь на дальнейших приключениях, выпавших на нашу долю после того как мы расстались с компанией из Лухулу, мы должны теперь поспешить с рассказом о том, что произошло незадолго до прибытия к месту назначения.

Прошло не меньше десяти дней с начала «хиджры», когда мы очутились в гостях у Варви, старого отшельника-островитянина, который сам вел свое хозяйство в хижине, находившейся лигах в двух от Талу.

В нескольких десятках ярдов от берега в глубине лощины возвышалась в виде островка поросшая мхом скала; мелкий ручеек, разделившись на два рукава, омывал ее с обеих сторон, а затем опять соединялся. Окружив скалу изогнутыми корнями, корявая «аоа» раскинула вверху свою густую листву; упругие ветви-корни свисали с более крупных суков и внедрялись в каждую трещину, образуя опоры для материнского ствола. Местами эти висячие ветви не доросли еще до скалы, и их свободные волокнистые концы раскачивались в воздухе как плети.

Хижина Варви, простая бамбуковая конура, примостилась на плоском уступе скалы; конек крыши одним концом опирался на развилину «аоа», а другой конец поддерживался раздвоенным суком, укрепленным в расселине.

Приближаясь к лачуге, мы несколько раз крикнули, но старый отшельник обратил на нас внимание лишь тогда, когда доктор подошел и дотронулся до его плеча. Старик в это время стоял на коленях на камне и чистил в ручье рыбу. Он вскочил на ноги и удивленно уставился, но тотчас же какими-то странными жестами приветствовал нас, одновременно сообщив тем же способом, что он глух и нем, а затем повел в свое жилье.

Войдя, мы растянулись на старой циновке и стали осматриваться. Грязные бамбуковые стены и тыквенные бутыли имели очень неприглядный вид, и доктор предложил сразу же двинуться дальше в Талу, хотя время близилось к закату. Но в конце концов мы решили остаться.

Старик довольно долго возился снаружи под ветхим навесом, прежде чем появился с ужином. В одной руке он держал мерцающий светильник, а в другой — огромную плоскую тыквенную бутыль с какой-то едой, заполнявшей лишь незначительную ее часть. Он вращал глазами, переводя взгляд с тыквенной бутыли на нас и с нас на тыквенную бутыль, как бы говоря: «Ну, ребята, что вы думаете об этом, а? Неплохое угощение, а?» Но так как рыба и индийская репа оказались не из лучших, трапеза получилась довольно жалкая. Свое мнение о ней старик всячески пытался выразить знаками; бóльшая их часть производила настолько комичное впечатление, что мы склонны были принять их за какую-то веселую пантомиму.

Убрав остатки пиршества, хозяин покинул нас на минуту и вернулся, неся в руках тыквенную бутыль порядочного размера с длинным изогнутым горлышком, отверстие которого было заткнуто деревянной пробкой. Бутыль с приставшими к ней комочками земли имела такой вид, словно ее только что откуда-то выкопали.

Со всякими ужимками и отвратительным хихиканьем, обычным для немых, старикан откупорил растительную флягу; при этом он все время подозрительно оглядывался и, указывая на бутыль, старался внушить нам, что она содержит нечто, являвшееся «табу», то есть запретным.

Как мы знали, спиртные напитки были туземцам строго запрещены, а потому наблюдали за нашим хозяином с большим интересом. Наполнив скорлупу кокосового ореха, он отправил ее содержимое в рот, затем снова наполнил и поднес кубок мне. Запах был противный, и я состроил гримасу. Тут старик пришел в большое волнение, в такое большое, что немедленно произошло чудо. Выхватив чашу у меня из рук, он закричал:

— А, кархоури сабби лили, эна арва ти маитаи! — иначе говоря, «что за болван этот белый! это ведь настоящая вещь!»

Выскочи у него жаба изо рта, мы и то бы так не удивились. На мгновение он сам смутился, а затем, таинственно приложив палец к губам, постарался дать нам понять, что по временам лишается дара речи.