Оноре Бальзак - Темное дело

— Это Гондревиль, почтенная? — спросил младший.

— Здесь не принято говорить «почтенная», — поправил его Мишю. — Мы люди без затей и еще запросто зовем друг друга «гражданами».

— Вот как, — спокойно ответил молодой человек, ничуть не смутившись.

Иной раз случается, что игроков, особенно в экарте, вдруг охватывает какая-то глубокая растерянность, если именно в ту минуту, когда им особенно везет, за их стол садится человек, поведение которого, взгляд, голос, манера тасовать карты предвещают им разгром. Оказавшись лицом к лицу с этим молодым человеком, Мишю испытал именно такого рода пророческую слабость. Его охватило предчувствие могилы, ему смутно представился эшафот; какой-то внутренний голос громко подсказал ему, что щеголь сыграет в его жизни роковую роль, хотя они пока еще ничем не связаны. Поэтому говорил он резко, ему хотелось быть грубым, и он был груб.

— Ваш хозяин — государственный советник Мален? — спросил молодой.

— Я сам себе хозяин, — отрезал Мишю.

— Скажите же, однако, сударыня, — опять спросил молодой человек, стараясь быть как можно вежливей, — мы в Гондревиле? Там нас ждет господин Мален.

— Вот парк, — ответил Мишю, указывая на открытые ворота.

— А почему вы прячете этот карабин, красавица? — игриво спросил спутник молодого человека; уже дойдя до решетки, он заметил ствол ружья.

— Ты работаешь даже в деревне! — воскликнул, улыбнувшись, младший.

Они вернулись к домику, послушные чувству смутного недоверия, и это отлично понял управляющий, хотя лица незнакомцев и хранили полную невозмутимость; невзирая на лай Куро, Марта дала им осмотреть карабин; она была уверена, что Мишю втайне замышляет что-то безрассудное, и почти радовалась, что незнакомцы оказались столь проницательными. Мишю бросил на жену взгляд, от которого она содрогнулась, взял карабин и почел нужным зарядить его пулей, тем самым как бы бросая вызов всему, что несли с собой эта встреча и инцидент с карабином; казалось, он уже не дорожит жизнью, и его жена отлично поняла, что он принял некое роковое решение.

— Видно, у вас тут завелись волки? — спросил молодой человек, обращаясь к Мишю.

— Где овцы, там всегда найдутся и волки. Ведь вы в Шампани, кругом лес; у нас водится вепрь, водится крупный и мелкий зверь, всего есть понемногу, — с насмешкой ответил Мишю.

— Готов биться об заклад, Корантен, — сказал старший незнакомец, обменявшись взглядом со своим спутником, — что это и есть мой любезный Мишю...

— Мы с вами детей не крестили, — заметил управляющий.

— Детей не крестили, но председательствовали в Якобинском клубе, гражданин, — возразил старый циник, — вы в Арси, я — в другом месте. Ты придерживаешься вежливости времен Карманьолы [9] Вежливость времен Карманьолы — то есть времен якобинской диктатуры, 1793 — 1794 гг. (когда в моде была революционная песня — «Карманьола»). , но она теперь уж не в моде, приятель.

— Парк, кажется, очень велик, мы можем в нем заблудиться; раз вы управляющий, распорядитесь, чтобы нас проводили в замок, — сказал Корантен тоном, не допускавшим возражений.

Продолжая забивать пулю, Мишю свистнул, чтобы подозвать сына. Корантен равнодушно разглядывал Марту, зато его спутнику она явно приглянулась; однако Корантен замечал в ней признаки крайней тревоги, которые ускользали от внимания старого развратника, испуганного карабином. В столь ничтожном, но знаменательном инциденте полностью сказались эти два различных характера.

— У меня дело по ту сторону леса, — сказал управляющий, — и сам я не могу услужить вам, но мой сын проводит вас в замок. С какой стороны вы приехали в Гондревиль? Через Сен-Синь?

— У нас тоже были дела по ту сторону леса, — ответил Корантен как будто без всякой иронии.

— Франсуа, — сказал Мишю, — проводи этих господ в замок тропинками, да так, чтобы их никто не видел, им проторенные дороги не по душе. Подойди-ка сюда сначала! — добавил он, видя, что незнакомцы уже повернулись к нему спиной и удаляются, разговаривая вполголоса. Мишю схватил сына и поцеловал его почти благоговейно, с таким выражением, которое еще больше укрепило Марту в ее предчувствиях; озноб пробежал у нее по спине, и она взглянула на мать в отчаянии, но без слез, ибо не могла плакать.

— Ступай, — сказал Мишю. И он следил за мальчиком до тех пор, пока совсем не потерял его из виду. — О, опять Виолет! — заметил он. — Сегодня он уже третий раз проходит здесь. Что только творится! Перестань, Куро.

Через несколько мгновений раздался частый конский топот.

Виолет сидел на шустрой лошадке, на каких ездят крестьяне в окрестностях Парижа; под круглой широкополой шляпой лицо его, смуглое и морщинистое, казалось еще темнее. За лукавым блеском его серых глазок таилось присущее ему вероломство. Его тощие ноги в белых холщовых гетрах болтались, не упираясь в стремена; казалось, их поддерживают толстые подкованные башмаки. На нем была синяя суконная куртка, а поверх нее — полосатая черно-белая накидка. Седые волосы в завитках лежали на воротнике. Весь его наряд, серая приземистая лошадь, посадка — Виолет сидел в седле, выпятив живот и откинувшись корпусом назад, — толстая, потрескавшаяся, коричневая рука, сжимавшая дрянной, шершавый, потертый повод, — все это изобличало в нем крестьянина скаредного, чванного и самонадеянного, стремящегося захватить побольше землицы и приобретающего ее любым способом. Рот у него был такой формы, словно его прорезал ланцетом хирург; этот рот с синеватыми губами и бесчисленные морщины на щеках и на лбу придавали его физиономии какую-то неподвижность, и только контуры ее были выразительны. В этих чертах, жестких и резких, было что-то угрожающее, несмотря на смиренный вид, который напускают на себя почти все деревенские жители, чтобы скрыть свои чувства и расчеты, подобно тому как жители Востока и дикари скрывают их за невозмутимой важностью. Превратившись при помощи ряда подлостей из простого крестьянина-поденщика в арендатора «Груажа», он придерживался прежнего образа действий и после того, как добился положения, даже превзошедшего первоначальные его желания. Он радовался бедам ближнего и от всей души желал ему зла. Если Виолету представлялась возможность содействовать злу, он делал это с любовью. Он был откровенно завистлив; но он всегда держался в пределах законности, ни дать ни взять — парламентская оппозиция. Он был убежден в том, что благосостояние его зависит от разорения других, а всякого, кто стоял выше его, он считал своим личным врагом, в борьбе с которым все средства хороши. Подобные типы очень часто встречаются среди крестьян. Главной заботой Виолета было теперь добиться от Малена продления аренды — срок ее истекал через шесть лет. Завидуя богатству управляющего, Виолет пристально следил за ним; местные жители корили его за то, что он знается с семьей Мишю; но хитрый арендатор поджидал случая оказать услугу правительству или Малену, который опасался Мишю, и в награду надеялся получить согласие на продление аренды еще на двенадцать лет. С помощью гондревильского сторожа, полеобъездчика и некоторых крестьян, ходивших в лес за хворостом, Виолет был осведомлен о каждом шаге Мишю и сообщал обо всем полицейскому комиссару в Арси. Этот человек пытался завербовать и служанку Мишю, Марианну, однако потерпел неудачу; зато Виолет и его приверженцы все узнавали от Гоше, паренька, который служил работником у Мишю и пользовался доверием хозяина: он предавал Мишю за разные безделицы — за жилет, пряжки, бумажные носки, лакомства. Мальчишка, впрочем, и не подозревал, какое значение имеет его болтливость. Виолет неизменно истолковывал все поступки Мишю в дурную сторону и, строя самые нелепые предположения, придавал его действиям преступный смысл; управляющий не знал об этом, хотя и догадывался о гнусной роли, какую играет по отношению к нему арендатор; его даже забавляло дурачить Виолета.