Оноре Бальзак - Шуаны, или Бретань в 1799 году

Последнюю фразу она произнесла вполголоса. Г-жа дю Га ответила легким церемонным реверансом, показавшим, что ей неприятна встреча с такой красивой женщиной, затем она повернулась к сыну и шепнула ему:

— Ого! «Бурное время», «преданность», «мадам» и «служанка». Ясно, что это не мадмуазель де Верней, — это девка, подосланная Фуше.

Все уже собирались сесть за стол, но вдруг мадмуазель де Верней заметила Корантена, — он не переставал внимательно наблюдать за обоими незнакомцами, которых уже тревожили его упорные взгляды.

— Гражданин, — сказала она Корантену, — ты, конечно, настолько хорошо воспитан, что не будешь следовать за мной по пятам. Республика, отправив моих родителей на эшафот, и не подумала дать мне великодушно опекуна. Если из неслыханной рыцарской любезности ты сопровождаешь меня против моей воли (она вздохнула), я все же не могу допустить, чтобы твое покровительство и заботы, которые ты так щедро оказываешь мне, могли тебя стеснять. Здесь я в безопасности, ты спокойно можешь оставить меня.

Она бросила на него пристальный и презрительный взгляд. Корантен понял и, сдержав улыбку, змеившуюся в уголках его хитрого рта, почтительно поклонился.

— Гражданка, — сказал он, — всегда буду считать за честь повиноваться тебе. Красота — единственная королева, которой республиканец охотно может служить.

Когда мадмуазель де Верней увидела, что Корантен уходит, глаза ее заискрились такой простодушной радостью, она посмотрела на Франсину с такой красноречивой и счастливой улыбкой, что г-жа дю Га, которая от ревности стала осторожной, все же готова была отбросить подозрения, вызванные у нее безупречной красотой мадмуазель де Верней.

— Может быть, это действительно мадмуазель де Верней, — шепнула она на ухо сыну.

— А конвой? — ответил молодой человек: досада сделала его благоразумным. — В плену она или под защитой? Друг она или враг правительства?

Госпожа дю Га быстро прищурила глаза, словно хотела сказать, что она раскроет эту тайну. Однако с уходом Корантена подозрения моряка как будто уменьшились, и лицо его утратило суровое выражение; но взгляды, которые он бросал на мадмуазель де Верней, говорили о необузданной любви к женщинам, а не о пламени почтительной зарождающейся страсти. Девушка стала от этого еще более осмотрительной и обращалась теперь с приветливыми словами только к г-же дю Га. Молодой моряк сердился втихомолку и, скрывая горькое разочарование, тоже попытался разыграть равнодушие. Мадмуазель де Верней как будто не замечала его маневра и держала себя просто, но без робости, сдержанно, но без чопорности. Итак, эта встреча людей, казалось, не предназначенных судьбою к тесному знакомству, не пробудила ни в ком из них большой симпатии. Вначале даже царила обычная неловкость, стесненность, разрушавшая все удовольствие, которое мадмуазель де Верней и молодой моряк за минуту до этого ожидали от совместной трапезы. Но женщины проявляют в обществе такой изумительный такт и знание условных приличий, их так сближает сокровенное взаимное понимание или горячая жажда волнений, что в подобных случаях они всегда умеют сломать лед. Внезапно обеим прекрасным собеседницам, видимо, пришла одна и та же мысль: они принялись невинно подшучивать над своим единственным кавалером, соперничая в милых насмешках, внимании и заботах; такое единодушие предоставляло им свободу. Взгляд или слово, приобретающее глубокий смысл, когда оно случайно вырвется в минуту замешательства, теряли теперь значение; короче говоря, через полчаса обе женщины, втайне уже ненавидевшие друг друга, казалось, были лучшими в мире друзьями. Молодой моряк поймал себя на том, что беспечное легкомыслие мадмуазель де Верней вызывает в нем такую же досаду, как ее прежняя сдержанность. Он плохо скрывал свой глухой гнев и сожалел, зачем они завтракают вместе.

— Мадам, — сказала мадмуазель де Верней, обращаясь к г-же дю Га, — ваш сын всегда так печален, как сейчас?

— Мадмуазель, — отозвался он, — я спрашивал себя, к чему судьба посылает счастье, если оно через мгновенье исчезнет. Тайна моей печали — в слишком большом наслаждении.

— Ах, какие мадригалы! — смеясь, воскликнула мадмуазель де Верней. — Но они больше подходят придворному, чем питомцу Политехнической школы.

— Мадмуазель, мой сын лишь выразил вполне естественную мысль, — сказала г-жа дю Га, задавшись целью приручить незнакомку.

— Улыбнитесь же, — продолжала мадмуазель де Верней, сама улыбаясь молодому человеку. — Интересно, каким вы бываете, когда надо плакать, если вас так печалит то, что вам было угодно назвать «счастьем».

Эта улыбка и вызывающий взгляд, разрушив гармонию притворно-невинного ее облика, возродила смелую надежду у молодого моряка. Но, повинуясь своей женской натуре, которая всегда и во всем побуждает женщин делать слишком много или слишком мало, мадмуазель де Верней то как будто стремилась завладеть этим юношей и дарила ему взгляд, блиставший щедрыми обещаниями любви, то, в ответ на его галантные фразы, обливала его холодом строгой скромности — обычный прием, каким женщины маскируют свои истинные чувства. И только в одно-единственное мгновение, когда оба думали, что у другого глаза опущены, они взглядом сообщили друг другу свои мысли, но тотчас поспешили угасить сияние этого взгляда, которое в обоих озарило сердце и потрясло его. И больше они не осмеливались смотреть друг на друга, стыдясь, что одним взглядом сказали так много. Мадмуазель де Верней, решив обмануть надежды незнакомца, держалась с холодной учтивостью и, казалось, с нетерпением ожидала конца завтрака.

— Мадмуазель, вы, должно быть, очень страдали в тюрьме? — спросила г-жа дю Га.

— Да, мадам, но мне кажется, что я и не выходила из нее.

— А для чего предназначен ваш конвой, мадмуазель? Оберегать вас или стеречь? Дорожит вами Республика или подозревает вас?

Мадмуазель де Верней инстинктивно поняла, что г-жа дю Га весьма мало к ней расположена, и рассердилась на нее за эти вопросы.

— Мадам, — ответила она, — я не очень хорошо знаю, каков теперь характер моих отношений с Республикой.

— Может быть, вы внушаете ей трепет? — с некоторой иронией сказал молодой моряк.

— Зачем нескромно касаться секретов мадмуазель де Верней, — промолвила г-жа дю Га.

— О мадам, что может быть любопытного в секретах молодой девушки, которая до сих пор знала в жизни лишь несчастья.

— А ведь у первого консула, по-видимому, прекрасные намерения, — сказала г-жа дю Га, желая возобновить разговор, в котором она надеялась выведать то, что ей хотелось узнать. — Говорят, он собирается приостановить действие законов против эмигрантов.

— Это правда, мадам, — ответила мадмуазель де Верней, пожалуй, с чрезмерной горячностью. — Но почему же тогда мы поднимаем Вандею и Бретань? Зачем разжигать пожар во Франции?..