Елин Пелин - Онемевшие колокола

На другой день было Успение Богородицы - храмовый праздник Жрелинского монастыря, известного чудотворной иконой Святой Матери и тремя сладкоголосыми колоколами, чей гул благославлял всю плодородную котловину, над которой господствовал наверху в горах монастырь со своею белой оградой.

По старинному обычаю колокола эти били лишь на Успение и Пасху, и первый удар давался рукой самого игумена. Тогда медный их звон разносился из колокольни - звучный, сладкий и торжественный, - словно спускался с неба, расстилался широкими волнами, ниспадал на села, воздымал души к Богу, а глаза обращал к их поселениям - небесам.

И богомольцы из девяти сел широкой котловины и мест подалече приходили помолиться в старый монастырь, поклониться чудотворной иконе, поднести дар и испросить исцеления душе своей и телу.

Старый игумен отец Иоаким посмотрел на солнце, спустившееся уже за большой монастырский грецкий орех, увидел, что тень длинной галереи покрыла половину церквушки, и боязливая тревога сжала его душу. Приближается вечерня, нужно ударить в колокола.

Готов ли он?

Он посмотрел себе на руки - чисты ли? - посмотрел на выметенный двор и людей, кучками стоявших перед колокольней и смотревших наверх. Затем поднялся, прошел по широкой и длинной галерее здания, где были кельи монахов, слез снова быстрыми шагами по высоким дощатым ступеням и потерялся где-то во дворе. Вот уже два дня этот добрый старик не отдыхал. Он хотел быть готовым к торжественному празднику. Чтобы всё было чисто, исправно. Чтобы сияло. Люди придут всякие - и простые, и знатные. И владыка может дойти. Всякая паутинка в церквушке была выметена, всякий уголок - осмотрен. Каменные плиты вымыты до блеска. Особенно радовался игумен золотому ореолу - один богатый человек издалека пришел и украсил им главу чудотворной Святой Матери. Он же повесил и дорогую лиловую шелковую занавеску на иконостасе перед ней.

Много раз подходил отец Иоаким к иконе, поправлял складки на занавеске и радовался ореолу из чистого золота.

Всё было готово. Приближался торжественный час. Братия были уже у себя в кельях и приготовлялись к вечерне.

Но игумен хотел проверить еще раз. Может быть, что-нибудь позабыл. И он снова вошел в церквушку. Маленькую, низенькую старую церквушку, построенную Бог знает в какие годы, помнящую старых царей, пережившую рабство и благословившую новое царство. [1] Перечисляются исторические эпохи Болгарии: правление болгарских царей в средние века, завоевание Болгарии Османской империей и продолжавшееся несколько веков турецкое иго, освобождение Болгарии Россией и воцарение нового царя. Внутрь уже проник вечерний мрак и молился перед зажженными лампадками, чьи маленькие огоньки терялись перед благими улыбками святых. Они были умилительно торжественны накануне большого праздника.

Дед игумен удивленно остановился на пороге, потому что увидел перед святой иконой темный силуэт женщины с ребенком на руке. Старец осерчал: на сегодняшнюю вечерню не входили в церковь прежде, чем торжественно ударят в колокола. Таков был обычай.

Он тихо подошел и оглядел вошедшую. Она была оборванна, грязна, повязана нечистым платком, так что виднелись только ее глаза. По плитам она ступала босыми, испачканными ногами, отпечатавшими на полу следы, и это еще больше рассердило чистоплотного старца. Женщина его не заметила. Она молилась громко, с плачем, и подносила к стопам Святой Матери своё больное дитя - бледное, увядшее, словно прошлогодний цветочек. Оно сомкнуло свои глазки, дышало тяжело и болезненно стонало.

- Обереги мне его и спаси, матушка Богородица: одно-единственное оно у меня, - шептала женщина и низко склонялась, словно дерево под напором ветра. Слезы ее капали по холодным плитам, как капал воск с горящих свечей.

Женщина вытащила из-за пазухи своей сорочки маленькую булавочку с синим шариком на конце и приколола на новую шелковую занавеску.

- Прими это от меня, Святая Матерь. Нету у меня ничего другого!

- Ты почему сюда вошла? - сердито спросил старец. - Колокола еще не били. Обычая не знаешь?

- Не знаю, отче, - в замешательстве ответила женщина.

- Выйди сейчас. Потом, потом приходи!

Женщина покорно повернулась, сжала ребеночка в объятиях и пошла. Отец Иоаким проводил ее взглядом. И когда она проходила через свет двери, еще раз заметил, насколько она оборванна и нечиста.

Игумен увидел, что на плитах, на которых стояла женщина, остались грязные пятна. Он увидел на занавеске простую булавочку с синим шариком на конце. Этот шарик торчал на красивой занавеске, словно клоп, и безобразил ее. Отец Иоаким выдернул ее и зашвырнул в угол. После этого перекрестился перед иконой, поправил красиво занавеску и вышел.

Кроме этого случая, всё остальное было в порядке. Но его доброе сердце забыло о нем, когда он увидел, что двор заполнен богомольцами, которые держали свечи и ждали, когда ударят в колокола, чтобы войти в церковь. Братия тоже были готовы. Они спустились вниз и разговаривали с народом о предстоящем празднике.

Собравшиеся попятились, увидев игумена. Мужчины поклонились, а женщины стали в очередь, чтобы поцеловать ему руку. Наступил праздник. Душа старца смягчилась и он вслух благословил всех.

Солнце клонилось книзу, и слабый ветерок спустился с гор, по пути легко потряс листья на грецком орехе и ушел вниз в котловину поиграть с рекой.

Старец умыл руки под чешмой. [2] чешма - особый вид водоразборной колонки в Болгарии Молодой прислужник подал ему полотенце - вытереться, после чего он перекрестился и стал подниматься на колокольню. Братия выстроились перед церковной дверью, а народ столпился за ними в смиренном ожидании. Все глаза устремились к верхушке колокольни, где игумен выпрямился для исполнения священного обычая.

Он перекрестился и дернул за веревку, которая качала сразу три языка колоколов. И с силой стукнули эти три железных языка по медным устам тяжелых колоколов. Один раз, два, три.

Но колокола молчали и не издавали ни единого звука. Эти бронзовые, беременные звуками матери онемели.

Страшно было смотреть, как железные тяжелые языки бьют по чистому металлу, а тот остается безмолвным... Было в этом что-то мучительное. Все три колокола раскачивались и ужасающе тужились, словно глухонемые, которые хотят поведать о каком-то страшном пожаре, но не могут.

Старец стал изо всех сил дергать веревку, наклоняясь и выпрямляясь. А колокола упрямо молчали.

Ужас объял монаха. Дух у него перехватило, а в глазах потемнело. Он отпустил веревку и повалился на дощатый маленький пол перед колоколами.

Изумленные люди стояли на дворе, крестились, и никто не смел вымолвить хоть слово. Души их оцепенели. Братия поднялись на колокольню привести старца в чувство. Они свели его вниз. Он опирался им на руки, бледный как мертвец, сокрушенный, наказанный этим великим чудом, и еле-еле произносил: