Пэлем Вудхауз - Том 5. Дживс и Вустер

— Ага! — оживился Эсмонд.

— Вот, вот, — сказали тети.

— О! — встрепенувшись, воскликнула Гертруда Винкворт.

— Ой! — так же встрепенувшись, воскликнула Тараторка.

Я и сам, признаюсь, был близок к тому, чтобы воскликнуть «ой». Меня поразило, как это Дживс не подумал и очертя голову засвидетельствовал алиби Гасси Финк-Ноттла? А Китекэта, что же, бросить на растерзание волчьей стае? Совсем не похоже на Дживса — упустить это из виду. Гляжу на Тараторку — у нее на лице написана тревога за любимого брата, в третий раз подряд угодившего в переделку. Веду взгляд дальше по дуге и вижу Гертруду Винкворт. Гертруда явно борется с сильным волнением. Щеки побледнели, грудь бурно вздымается. Нежный, прозрачный платочек, зажатый в руке, бесшумно разрывается пополам.

Эсмонд властным судейским голосом приказывает:

— Привести сюда Медоуза.

— Слушаюсь, сэр, — ответил Дживс и скрылся за дверью.

В его отсутствие тети набросились на Доббса с расспросами, требуя подробностей, а когда поняли, что выкраденная собака — это та самая, которая в день моего приезда ворвалась к ним в гостиную и гоняла тетю Шарлотту из угла в угол, единодушно потребовали для этого Медоуза самого беспощадного приговора из предусмотренных тарификацией, и сама тетя Шарлотта высказывалась кровожаднее всех.

Они все еще уговаривали Эсмонда не проявлять мягкотелости, когда возвратился Дживс и привел с собой Китекэта. Эсмонд бросил на него враждебный взор.

— Медоуз?

— Да, сэр. Вы желали поговорить со мной?

— Я желал не только поговорить с вами, — язвительно ответил Эсмонд. — Я желал посадить вас на тридцать суток без права замены штрафом.

Я услышал, как Доббс всхрапнул, и всхрапнул, похоже, от удовольствия. У меня даже сложилось впечатление, что если бы не железная полицейская выучка, он бы сейчас издал восторженный вопль. Потому что, как Эсмонд Хаддок имел зуб на Гасси за попытку примазаться к Тараторке, так и полицейский Доббс имел зуб на Китекэта за попытку примазаться к горничной Куини. И оба они были сильные мужчины, сторонники жесткого обращения с соперниками. На лице Китекэта выразилось недоумение.

— Как вы сказали, сэр?

— Вы слышали. — Эсмонд посмотрел еще враждебнее прежнего. — Сейчас я задам вам несколько простых вопросов. Вы сегодня на концерте выступали в роли Пата в клоунаде?

— Да, сэр.

— В зеленой бороде?

— Да, сэр.

— И в клетчатом костюме?

— Да, сэр.

— В таком случае вы попались, сэр, — официальным тоном сказал Эсмонд, и четверо теток сказали: «Да уж, конечно, дело ясное», — а тетя Шарлотта пошла еще дальше и спросила с большим чувством, неужели тридцать суток — это предел, допускаемый правилами? Она читала одну книжку про жизнь в Соединенных Штатах, так там даже за сравнительно пустяковые нарушения дают девяносто.

Тетя Шарлотта пустилась в рассуждение на тему о том, что современная жизнь в Англии движется в сторону плановой американизации и что она, Шарлотта, например, целиком и полностью — «за», так как нам многому следует поучиться у наших заокеанских кузенов, но тут вдруг начался краткий повтор эпизода со вспугнутым фазаном из сцены Доббса и Куини — это поднялась со стула Гертруда Винкворт, перепорхнула через гостиную и упала на грудь Китекэту. Она, бесспорно, немало позаимствовала у Куини, так как имела возможность наблюдать ее в работе, во всяком случае общий рисунок роли у нее был такой же, как прежде у дочери Силверсмита. Единственная разница состояла в том, что там, где горничная говорила: «О, Эрни!» — ее дублерша твердила: «О, Клод!»

Эсмонд Хаддок вытаращил глаза.

— Эй, алло! — произнес он и добавил еще три «алло» по привычке.

Казалось бы, человек в положении Китекэта, под угрозой посадки на целый календарный месяц, будет чересчур взволнован для нежностей, я бы нисколько не удивился, если бы со словами: «Да, да, конечно, но только в другой раз, ладно?» — он разнял обнимающие его Гертрудины руки. Но ничуть не бывало. Прижать ее к сердцу оказалось для него делом одного мгновения, и притом видно было, что в его глазах это — забота первостепенной важности, а уделять внимание мировым судьям ему сейчас некогда и не до того.

— О, Гертруда! — воскликнул Китекэт. — Сейчас, одну минуту, — отмахнулся он от Эсмонда, — О, Гертруда! — снова повторил он, адресуясь к той, которую держал в объятиях. И в точности так, как до него в аналогичном случае поступил полицейский Доббс, принялся осыпать ее запрокинутое лицо жаркими поцелуями.

— И-ик! — как одна тетя, сказали все четверо. И можно понять их недоумение и растерянность. Довольно необыденная ситуация — когда родная племянница ведет себя по отношению к гостящему лакею так, как их племянница Гертруда вела себя в данный текущий момент. Так что если они и икнули хором, то, я бы сказал, имели на то полное основание. Жизнь они прожили замкнутую, огражденную от веяний внешнего мира, и к таким новшествам были неподготовлены.

Эсмонд тоже оказался немного не в курсе.

— Это что такое? — задал он вопрос, которому гораздо уместнее было бы прозвучать из уст полицейского Доббса. Я даже заметил, что Доббс бросил на него ревнивый взгляд, должно быть, уязвленный нарушением авторского права.

Тараторка вышла вперед и продела руку Эсмонду под локоть. Видимо, сочла, что настало время для откровенного, мужского разговора.

— Это мой брат Китекэт, Эсмонд.

— Где?

— Вот.

— Вот это?

— Да. Он приехал под видом слуги из любви к Гертруде, очень трогательный сюжет, если хочешь знать мое мнение.

Эсмонд наморщил лоб. Выражение лица у него стало приблизительно такое же, как в день моего приезда, когда я ему объяснял, в чем суть моего анекдота.

— Давайте разберемся, — проговорил он. — Давайте все расставим по местам. Значит, вот этот субъект — не Медоуз?

— Нет.

— И не слуга?

— Нет.

— Но он — твой брат Китекэт?

— Да.

Лицо Эсмонда просветлело.

— Теперь я понял, — сказал он. — Все ясно. Привет, Китекэт. Как вы поживаете?

— Хорошо поживаю, — ответил Китекэт.

— Ну, и отлично, — радушно произнес Эсмонд. — Замечательно.

Тут он запнулся. Должно быть, из-за дружного лая своры теток, да еще он зацепился шпорой за ковер, ему почудилось, будто он на охоте, с губ опять едва не сорвался охотничий возглас, а рука вскинулась кверху, словно чтобы огреть плеткой лошадь по самому полезному месту.

Тети сначала лопотали не вполне внятно, но постепенно в их гомоне прорезался некоторый смысл. Они, оказывается, старались внушить Эсмонду, что неважно, если Китекэт — и Тараторкин брат, тем непростительнее его преступление, пусть же Эсмонд не отступается и вынесет ему суровый приговор.

Возможно, их аргументы произвели бы на Эсмонда большее впечатление, если бы он их выслушал. Но он не слушал. Его внимание было направлено на Китекэта и Гертруду, которые воспользовались свободной минутой, чтобы осыпать друг друга жаркими поцелуями.