Мигель Астуриас - Глаза погребённых

— Беспокоиться нечего, падресито, мы можем спокойно беседовать. Этот мерзавец уже ничего не чувствует, не видит и не слышит… Я пощупал его — такими холодными бывают только покойники.

— Быть может, надо помочь ему… может, он пожелает исповедаться…

— Ах нет, падре! Такой негодяй, да что вы! Нет! Уж не хотите ли вы открыть врата небесные перед преступником?

— Но разве вы не понимаете, что это мой долг… кроме того, могут осудить меня…

— Пусть его осуждают силы небесные!

— Не следует так говорить! Это же вечный огонь! Вечная жизнь в аду!

— Мало! Очень мало за все его кровавые злодеяния! Эх, пусть лучше мои глаза увидят, что он умер без отпущения грехов! Вы отсюда не двинетесь! Ах, как бы хотел я быть уверенным, что он отправится в ад!

— Кощунство!

— Кощунство?.. Если бы я был уверен, что ад существует… меня одолевают проклятые сомнения, они не позволяют мне насладиться… Насладиться местью!.. Только бы этой кровавой бестии не удалось уйти от возмездия! Ведь это он расстреливал в порту забастовщиков, попавших в кольцо, — с одной стороны винтовочный огонь, с другой — акулы… А я видел, видел этих людей перед лицом смерти, наших товарищей, одетых в лохмотья, я видел, как они отступали на самый край мола, раненые, изувеченные, обливавшиеся кровью; я видел, как они падали в море, и вода становилась красной… А потом — акулы… и мертвая тишина… Эх, если этот бандит и останется жив, так только из-за вас. Если бы не вы, я давно бы пристрелил его. Не повезло мне! Впервые он попался мне на мушку… и вот я ничего не могу сделать из-за вас — иначе, конечно, осложнится ваше положение. Но уж чего я никак не смогу допустить — чтобы вы молились за него… да еще рукой помахали…

— Раз вы считаете, что я просто «машу рукой», так почему же вы не позволяете мне пойти? — спросил священник.

Ответ Рамилы был незамедлительным и неожиданным:

— Все из-за того же, из-за сомнений!.. Из-за сомнений! А вдруг окажется, что вы правы, и это его спасет!..

Дверь туалета распахнулась. Дальнейшие дискуссии были бесполезны. На пороге появился Моргуша, но тут же захлопнул дверь, — он настолько обессилел от безудержной рвоты, что не успел в нужный момент снять брюки: черепахой галапаго повис на его заду пластырь, начавший расползаться по бедрам, по икрам.

Ему стало легче. Просветлело в голове, как всегда, когда избавляешься от пищи — пусть через рот, через нос, через…

Но надо было умыться, надо было вымыться, надо было сменить белье, туфли, а как выйти отсюда? Как выйти?

Так он и сидел, закрывшись в туалете, пока не появились другие агенты, его подчиненные, которые ехали в вагоне второго класса — без формы, переодетые в штатское, как местные жители; пренебрегая своей обязанностью торчать всегда на глазах начальства, агенты уснули под монотонный перестук колес поезда, забыли даже о том, зачем они здесь и для чего в карманах у них пистолеты, пули, резиновые дубинки, от удара которых на теле жертвы не остается следа, свистки и наручники. («Как же все-таки очиститься, как выйти отсюда?» — горестно размышлял Моргуша, осторожно ощупывая одежду и боясь сделать лишнее движение: все промокло, покрылось изнутри горячей, липкой кашей.)

— Нет никакой нужды просить извинения. Если вы раскаялись, вы уже искупили свои греховные слова…

— Греховные, но они от чистого сердца, падре!

— От чистого?.. Пречистая дева Мария!..

— А знаете, как обернулось дело, — продолжал Рамила в раздумье, — тот самый капитан, который просил вас известить эту учительницу в Серропоме, сообщить ей о документах, ведь чуть-чуть не бил убит в ту ночь, когда он по приказу коменданта нес бумаги, найденные у парикмахера, чтобы доставить их в комендатуру. Само собой понятно, даже комендант не знал, что в этих документах. Если бы ему это стало известно, он, очевидно, сам забрал бы все и тут же дал бы шифровку в столицу о том, что он раскрыл одного из наиболее важных наших связных…

Время от времени слышалось, как Моргуша приоткрывал двери туалета. Рамила и священник тут же умолкали, но как только раздавался резкий стук захлопнувшейся двери, они возобновляли беседу.

— Да, той самой ночью два наших товарища сидели в засаде, выжидая, когда пройдет капитан…

— А как они узнали, что он несет документы?

— Один из этих товарищей, друг детских лет Каркамо, случайно подслушал разговор во время траурной церемонии…

— Друг детских лет и… донес?

— Его долг был спасти товарищей по борьбе, и поэтому он не только сообщил о случившемся, но и сам пошел в засаду. Он и еще один хороший стрелок спрятались там, где должен был обязательно пройти капитан, направляясь в комендатуру. Там им предстояло покончить с капитаном, перехватить бумаги, иначе коменданту пришлось бы арестовывать почти всех жителей побережья…

После паузы — слышно было, как снова открылась и захлопнулась дверь туалета; Моргуша не решался выйти и выжидал, не появится ли кто-нибудь из его подчиненных, — Рамила продолжал:

— К несчастью, нам не удалось перехватить документы… бумаги попали в руки властей. Пришлось изменить план действий, ускорить ход событий. Один офицер — он, как обычно, спешил на свидание, кстати, его любовница почти что моя землячка, она из Гондураса, — возвращался со своим отрядом после ночного патрулирования и встретился с капитаном Каркамо буквально в нескольких шагах от того места, где капитана поджидали две заряженные винтовки. Таким образом, сам того не подозревая, этот другой офицер спас жизнь капитану Каркамо. Те, кто поджидал Каркамо, не стали стрелять, поняв, что в подобных обстоятельствах…

— Им просто не хватило храбрости… — перебил его священник, бросив своего рода вызов, по-мексикански.

— Им не хватало оружия… Термины — «храбрецы» и «трусы» годятся, скажем, для дуэли, но в такой борьбе, как наша, они не имеют смысла…

— Боже мой! — встрепенулся священник, ладонью провел по лбу и прикрыл глаза. — Что я наделал!.. Затмение нашло… проговорился, назвал имя, а человек меня просил… он на военной службе, офицер… его же расстреляют… Забудьте обо всем!.. Обещайте мне!.. Господом богом вас заклинаю, пусть никогда не сорвется с ваших уст имя капитана Каркамо… Но вы не будете молчать, ведь он — ваш враг… Донесите на меня, если хотите… Скажите, что это я узнал тайну бумаг, когда парикмахер вызвал меня, чтобы подарить мне изображение Гуадалупской девы, что некоторые из этих документов остались в моих руках и поэтому я смог предупредить учительницу, чтобы она бежала…

— Каркамо уже не враг. Успокойтесь, падресито, я больше всех заинтересован в том, чтобы никто не знал о Каркамо и о той великой услуге, которую он оказал нашему народному делу, изъяв компрометирующие документы. Самое важное сейчас — это Каркамо!..