Мигель Астуриас - Ураган

— Коли ересь, это бы еще не беда — натереть освященным маслом, все и пройдет. Господи, сними с него напасть, отгони видения!

— Да, кума, бедняжка совсем высох.

— Пойду на розыски Рито Перраха. Я ворожила на семи зернышках неочищенного риса — раздавила их на камнях и засунула на ночь в нос, чтобы набухли. И пока не пропел петух, я — чих, чих — высморкалась в костер из шишек синей сосны.

— Синей сосны, кума?

— Да, синяя сосна растет высоко в горах и похожа на ползущую змею. У меня в очаге еще тлели угольки.

— Но как же с Рито Перрахом?

— Да, Рито Перрах может дать хороший совет [26]. Мудрец он, умеет так повернуться, что каждая из четырех сторон его тела глядит на одну из четырех частей света; орлиные глаза буравят и разгоняют тьму; зубы от заклинаний стали у него белей, чем парусина навеса; пальцы — длинные, как стручки кассии, а ногти — цвета жареных бананов [27].

Лино Лусеро прислушивался к шумам леса. На дне глубоких оврагов журчала вода; на песок легли тяжелые тени — не обычные, бесплотные, а жесткие, ранящие каждой темной песчинкой. Наконец, устав слушать и смотреть, не разглядев ничего во мраке, он застыл на месте, держа ладонь у рта — слюна была солено-сладкой, — у рта, похожего на ранку в зеленой мякоти бананового ствола.

Раз угрозы бессильны, он просто-напросто ее задушит, не внимая стонам этого зверя с телом из бананов, мха и тьмы, тьмы, источающей пот и воду.

Она в ответ на побои изо всех сил впилась в него зубами — так глубоко, как только доставали ее собачьи челюсти; но сжав острые клыки и почувствовав на синеватых деснах теплую кровь Лино Лусеро, она понемногу разжала зубы и вытянулась на земле, на стыке моря и банановой рощи.

Лино Лусеро не терял времени. Нос у него был заложен, а ртом он дышал с трудом; он обливался потом, тело его, казалось, рвали на куски. Но времени он не терял — склонился над ней, упершись коленями в землю, с тоской убийцы в душе. Уже он забрался руками под покров из водорослей на единственной ноге — второй у нее не было. И внезапно его до краев затопила тоска человека, который хочет выскочить из собственной кожи, или того, кто не в силах добраться до чего-то самого заветного — знает, что надо отступить, и не отступает, но в конце концов отступит, чтобы взять верх.

Она вырвалась, исчезла.

— Лино! Вот ты где, проклятый! — в пятом часу утра разбудил его легким пинком Макарио Айук Гайтан. — Смотри куда ты забрался во сне… жена тебя повсюду ищет… напился ты, что ли? Дерево обхватил, думал, небось, это женщина… со мной тоже так было когда-то…

В жарком утреннем тумане Лино Лусеро свернулся клубочком возле Макарио Айук Гайтана, Косматого. Только Лино мог понять Макарио. И Макарио рассказал:

— Так вот, я не соврал, со мной это было. Только не во сне — я был в своем уме и твердой памяти. В душу мне забрался какой-то злой жар и стал толкать меня. И загнал сюда, в это самое место. Полумесяц на небе и зной: зной от земли, зной в воздухе, все так и пышет жаром. Много ли прошло времени, мало ли, я брел наобум, вдруг из бананового ствола ко мне протянулись зеленые руки — пухлые, свежие, как у молодых покойниц, — такие являются нам во сне… От ярости, что меня искушает дьявол, я набросился на нее и зарубил своим мачете.

— Какая жестокость! — воскликнул Лино и весь съежился, словно это на него обрушились удары ножа.

— Да, Лино, жестокость. Ствол раскрылся и упал на меня, но это уже было не дерево, а женщина с одной ногой… Листья что-то шептали мне на ухо… Зеленый свет свежих сочных побегов мешался с сиянием луны… Один я знаю, братец, какое это наслаждение… Я навалился на самку… Да, жаль, что я сразу же ушел и больше с ней не встретился…

Помолчали. Теплое, соленое, дышащее соблазном море… Донимала жара, еще до восхода солнца.

— Надо же так… Я рассказал тебе свою историю только потому, что и с тобой случилось похожее. Ты обнимал вон тот банановый ствол.

— Не знаю и никогда не узнаю, Макарио, что меня пригнало сюда и в котором часу я ушел из дому… Одно точно — моя ночная женщина живет не в банановой роще, а в море. Я видел, как она нырнула в пену прибоя, вон там, смотри, там, где свет играет с тенью… Я побоялся плыть за ней…

— Еще чего! Слава богу, что не утоп и не превратился в акулу, ящерицу или рыбу. А что ты думаешь, Лино, о рассказах Рито Перраха?

Лино дрожал в приступе лихорадки.

— Если здесь, на земле, — толковал Макарио Косматый, — мы видим целый мир, то и там, под водой, на глубине каких-нибудь двух-трех сотен метров, водятся чудища с человечьими головами и глазами ястребов. Они приросли к скалам, как окаменевшие деревья, но между ветвей колышется слизь, да плотная такая… Раки же до того прожорливы, что если в море попадает овца, от нее в один миг не остается ни косточки, ни шерстинки — копыта и те сгложут. А вслед за раками тысячи золотых рыбок проворно очищают воду от кровяных пятен… А еще есть морские звезды, которые ходят и говорят…

— Не морочь мне голову своими баснями, я и так весь дрожу от страха!

— Теперь, чтобы избавиться от мерзкого осадка, тебе надо одно — и будешь чистенький, словно тело тебе вылизал теленок, — в полдень, когда жарче всего печет солнце, приложи ко лбу серебряную монету: холод металла дойдет до сердца и прогонит усталость от объятий рыбы.

— Лино Лусеро, ты не можешь взять меня к себе в дом, потому что там не едят того, что ем я!

— А что такое ты ешь, ну-ка?

— Чешую рыб со дна морского…

Лино схватил ее, горя желанием поцеловать, но она ускользнула, ослепительно сверкнув зубами под покровом жаркой звездной ночи. Глаза козы — только морской, впалый лоб, черные гладкие волосы, влажные от соленой воды и пота жгучей женщины.

— Лино Лусеро, ты не можешь взять меня к себе в дом, потому что там спят не так, как я.

— Как же ты спишь?

— На матрасе из пены, в простынях из глубинной воды.

Он поймал ртом ее губы. Послышался тихий стон, когда, уклоняясь от поцелуя, она повернула шею и прижалась головой к земле банановой рощи — сырой, пористой, с песком, еще хранящим под холодной, зернистой и как бы металлической поверхностью остатки солнечного жара.

— Лино Лусеро не может взять меня к себе в дом, потому что там не пьют того, что пью я, — морской водички.

Скользкая, будто вся в мыле, она вырвалась из объятий Лино и пустилась наутек — хвост крутился словно вихрь и нес ее с быстротой ветра. Лино гнался за ней, но поймать не мог. Наконец он догнал «ее. Она далась ему в руки. Он прижал ее к груди, прильнул всем телом и поцеловал взасос. Она смеялась, переводя дух, невинно резвясь, а глаза блестели от жары.

Косматый беспокоился о Лино и, разыскивая его, не пожалел ног. Тем временем их приятели отправились на рыбную ловлю и помогали знатокам забросить сети, но не в море, а в устье безбрежной реки — там, где вода неслась по узким бороздам из тины, песка, веток, там, где жабы, скалистые уступы, гниль.