Мигель Астуриас - Ураган

Послушный металл урагана в руках колдуна Рито Перраха разил яростно, как клинок шпаги. Порыв банановых деревьев к сопротивлению был смят в зародыше, на них обрушился бушующий океан вихрей, вырывая саженцы с корнями, ломая стволы, торопя рухнуть, чтобы расчистить дорогу ветру, который сметал дома, скот, поезда, словно выметал мусор.

Председатели Компании, их заместители, управляющие зоной, суперинтенданты… все они, все представители «главных», людей без лица и тела, но с неумолимой волей… Все они метались, светлокожие крысы, одетые в белое, с очками на близоруких глазах, растерянные… Их дома шатались, ветер грозил уволочь их с минуты на минуту. Все эти люди тщетно искали лицо незримого врага, который не подчинялся их приказам, бросал им вызов неумолимой стихии, уничтожал их, несмотря на все их бумажные гарантии против возможного ущерба.

Ветер — сухой, горячий, словно жидкий огонь, — не только уничтожал все на своем пути, но испепелял, превращал в сухую паклю; он высасывал все соки из поваленных банановых пальм, будто они многомного дней жарились здесь на солнце. Дуй-плюй, дуй-плюй…

Колдун вернулся на кладбище с головой Эрменехило Пуака и зарыл ее. Кресты на могилах разлетелись в щепки под дыханием урагана. От селения, кормившего погост своими мертвецами, остались одни развалины — величавые скорбные остовы. Искалеченные дома, одни без крыши, другие без стен, словно им вспороли брюхо и выставили мебель внутренностей под бич непогоды. На пустынных улочках кое-где уцелели витрины магазинов, лавок и столовых — среди трупов кошек, собак, кур, а то и детей.

Дуй-плюй, дуй-плюй…

Неодушевленные предметы обуял ужас перед напором ветра: он дул, не затихая, не оставляя ничего на месте; все мчалось прочь; то, что сопротивлялось, платило дорогую цену разрушений и страданий. Казалось, сама природа признала себя побежденной и вступила в игру с ураганом, надеясь спасти большие деревья — они вздымали вверх гибкие стволы с ветвями, отданными во власть шквала.

— Лиленд!..

Лестер безотчетно выкрикивал имя жены, направляясь к дому и борясь с ветром.

— Лиленд!.. Лиленд!..

Нутром — нервами, кровеносными сосудами и мускулами гортани — он ощущал желание закатиться своим безрадостным смехом давних времен, когда рекламировал «все для шитья». Он поднес к губам сведенную судорогой руку, чтобы подавить это желание — хохотать, хохотать, хохотать.

— Лиленд!.. Лиленд!.. Лиленд!..

Лестер едва держался на ногах, слабея, скользя по вязкой массе растений, скомканных дыханием бури. Идти, держась за стволы деревьев, стало невозможно. Он падал ничком, полз то на четвереньках, то прижавшись к земле по-змеиному, чтобы ураган, безжалостный и неодолимый, позволил ему добрести до дома.

— Лиленд!.. Лиленд!..

Смех былых времен — «а-ха-ха-ха!» — подступал ему к горлу, как кровавый клубок, и, ощущая на зубах его вкус, Лестер глотал его, гнал внутрь. Вода стала ветром, морские волны стали ветром, камни и деревья стали ветром, свет дня стал ветром… Жестокий ветер, с запахом океанского зверя, безумный, осатанелый, смесь вопля расходившейся стихии и стона земных созданий, томимых предсмертной мукой. Ветер вырывал банановые пальмы, подбрасывал их в воздух и швырял далеко-далеко, куда, казалось, и забросить-то было невозможно. Искореженные столы, стулья, кровати были разбросаны на много километров вокруг, поверх деревьев, под мостами, где бушевали сговорившиеся с бурей реки — вода в них не прибыла, но ее вздымал и крутил ураган.

— Лиленд!.. Лиленд!..

Лестер уже готов был дать волю смеху, когда увидел жену. Буря пригнала ее к дому, растрепала волосы, разодрала одежду, и Лиленд застряла между лошадью и двуколкой.

— Лиленд!..

Он схватил Лиленд, как схватил бы ее порыв этого ветра. Обнять ее. Обнять. Убедиться, что она цела. Что ветер не унес ее, не расколошматил. Не уволок мертвую или потерявшую сознание, подобно тысячам холодных трупов, которые оставляла на своем пути буря.

— Лиленд!..

Она не отвечала, онемев от ужаса, от кошмарной мысли, что пришел ее последний час. Скорее то была не мысль, а чувство, ощущение, что она, да и все вокруг нее, подчиняется какому-то жестокому и неумолимому велению, чему-то абсолютно неизбежному, подчинялось и будет подчиняться впредь…

Едва лошадь вывели из каменного загона на задах дома — где были также курятник, каретный сарай и хлев, — как она припустила галопом. Двуколка мчалась словно метеор, а Лестер Стонер (от опасности стучало в ушах его настоящее имя) вспоминал золотые дни молодости, когда на озорном студенческом торжестве он, облаченный в тогу, правил римской колесницей.

Вместо рукоплесканий тысяч зрителей здесь была безудержная дрожь тысяч листьев, тысяч веток, изведавших вкус безмолвной и горькой доблести — не по- кидать ствол, не дать увлечь себя в воздух, в круговорот бессильных предметов. Колеса экипажа начали вихлять. Порой седоки чувствовали, что едут на одном колесе. К счастью, верх старой коляски пока держался, и у супругов оставалась надежда спастись, добраться до селения, хотя бы до дома Лусеро. Лиленд всем телом прижалась к мужу, слилась с ним в одно существо и спрятала голову у него на затылке, чтобы не мешать ему править. Однако для большей безопасности она, как крепкой веревкой, обвила рукой его талию. Если им суждено упасть, они упадут вместе; что бы ни случилось, будут вместе; если их ждет смерть, они умрут вместе. В ушах отдавался рев хаоса, порывы ветра, шквалы; грохот сотен тысяч банановых стволов, которые летали, словно все листья вдруг превратились в крылья зеленых стервятников и несли их в облаке пыли, скрывавшем все от взора — ничего не видно уже в нескольких шагах. Дорога шла по отлогому склону, но вдруг двуколка налетела на камень, скатившийся вниз, и после ужасного толчка их выбросило на землю вместе с кожаными сиденьями. Лестер с обрывками вожжей в руках упал навзничь на Лиленд, чье лицо было изуродовано рваной раной от лба до уха. Но она не чувствовала боли, а только страх. Страх не перед неизбежным концом, ибо конец уже наступил: у них было слишком мало шансов выжить теперь, когда каменные глыбы катились на них подобно немым мирам… Лошадь ниже по склону была раздавлена гигантским деревом — оно рухнуло под обломками скал, летевших в пропасть. Несчастное животное упало с перебитыми ногами — кровавое месиво, в котором только по ржанью можно было узнать лошадь.

Лестер хорошо знал местность, но в такой катастрофе, дрожа за участь Лиленд, он растерялся. Будь он один, он бы знал, куда ползти, но с ней…

Он слегка приподнялся над дорогой, где они лежали, уцепившись за корни деревьев, чтобы их не утащил ветер, и определил, что они находятся недалеко от пещер, известных под названием Пещер Старателя, в пол-легуа от дома Лусеро.