Оноре Бальзак - Урсула Мируэ

Когда дождливым утром в начале ноября 1830 года старик впервые подъехал к церкви в коляске и, выйдя из нее первым, помог выйти Урсуле, все жители Немура сбежались на площадь, как для того, чтобы рассмотреть экипаж доктора и расспросить его кучера, так и для того, чтобы позлословить по адресу его воспитанницы, чьим безмерным тщеславием Массен, Кремьер, почтмейстер и их супруги объясняли причуды дядюшки.

— Гляди-ка Массен! Карета! — заорал Гупиль. — Ну что, наследство скачет к вам во весь опор?

— Тебе, должно быть, положили хорошее жалованье, Кабироль? — спросил почтмейстер у сына одного из своих кондукторов, оставшегося подле лошадей. — Надо думать, немного эти лошади сносят подков у восьмидесятичетырехлетнего старика. Во сколько же они обошлись?

— В четыре тысячи франков. Коляска, хоть и куплена по случаю, стоила две тысячи, но она очень хороша, с патентованными колесами.

— Как вы сказали, Кабироль? — переспросила госпожа Кремьер.

— Он сказал, что колеса с тентами, — ответил Гупиль. — Это выдумали англичане. Видите: красиво, ловко пригнано, ни за что не цепляется и нет этого отвратительного железного штыря, вылезающего за ось.

— Значит, это называется колеса со стенками? — неосторожно поинтересовалась госпожа Кремьер.

— Ну, разумеется, их можно вешать на стенку!

— А, понятно, — протянула госпожа Кремьер.

— Впрочем, вы порядочная женщина, грешно вас обманывать, дело не в этом, а в том, что у каждого колеса ось спрятана между двумя стенками.

— Да, сударыня, — сказал Кабироль, попавшийся на удочку Гупиля, говорившего самым серьезным тоном.

— Как бы там ни было, это прекрасный экипаж, и только богатый человек может позволить себе такую роскошь, — сказал Кремьер.

— Крошка ни в чем себе не отказывает, — подвел итог Гупиль. — И правильно делает: вот что значит наслаждаться жизнью. А почему у вас, папаша Миноре, нет таких отличных лошадей и колясок? Почему вы позволяете себя унижать? Будь я на вашем месте, я завел бы себе карету не хуже королевской!

— Послушай, Кабироль, — спросил Массен, — это девчонка так разоряет дядюшку?

— Не знаю, — отвечал Кабироль. — Но вообще-то хозяйка в доме она. Из Парижа учителя так и шастают. Говорят, теперь она будет учиться живописи.

— Вот и сняла бы с меня портрет, — сказала госпожа Кремьер.

В провинции до сих пор говорят «снять портрет» вместо «написать».

— А ведь старому немцу не отказали от места, — сказала госпожа Массен.

— Он и сегодня здесь, — подтвердил Кабироль.

— Пашню маслом не испортишь, — заметила госпожа Кремьер, вызвав всеобщий хохот.

— Да, — воскликнул Гупиль, — наследства вам теперь не видать! Урсуле скоро исполнится семнадцать; она хорошеет с каждым днем; юным особам полезны путешествия, а маленькая плутовка вертит дядюшкой, как хочет. В неделю ей приходит не меньше пяти-шести посылок, портнихи и шляпницы приезжают на примерку из Парижа. Недаром моя хозяйка с ума сходит от злости. Подождите, пока кончится обедня, и посмотрите на ее скромненький платочек — настоящий кашемир ценою шестьсот франков.

Последние слова Гупиля произвели на наследников впечатление разорвавшейся бомбы, и старший клерк потирал руки от удовольствия.

Выписанный из Парижа обойщик заново оклеил зеленую гостиную доктора. Видя, какой роскошью окружает себя старый Миноре, горожане осуждали его и за то, что он утаивал от всех свое состояние, хотя на деле у него не меньше шестидесяти тысяч ливров годового дохода, и за то, что он сорит деньгами ради Урсулы. Его изображали то миллионщиком, то распутником. В конце концов все сошлись на том, что «старик спятил». Это настроение умов имело свою положительную сторону, ибо, пойдя по ложному следу, родственники доктора упустили из виду любовь Савиньена и Урсулы, — истинную причину щедрости доктора, который с наслаждением приготовлял свою воспитанницу к роли виконтессы и, имея более пятидесяти тысяч франков дохода, доставлял себе удовольствие баловать свою любимицу.

В феврале 1832 года Урсуле исполнилось семнадцать лет; утром в день своего рождения она поднялась с постели и увидела у окна в доме напротив Савиньена в форме лейтенанта.

— Почему же я ничего об этом не знала? — удивилась она.

Савиньен участвовал в штурме Алжира [166] ...в штурме Алжира... — Алжир был взят 5 июля 1830 года. и получил крест за геройство и отвагу, однако следующие несколько месяцев корвет его провел в плаванье, и у юноши не было возможности отправить доктору письмо, а между тем он не хотел уходить в отставку, не посоветовавшись с опекуном своей возлюбленной. Стремясь сохранить во флоте отпрыска славного рода Портандюэров, новое правительство воспользовалось июльскими волнениями, чтобы присвоить Савиньену звание лейтенанта. Получив двухнедельный отпуск, новоиспеченный лейтенант прибыл из Тулона в почтовой карете, чтобы поздравить Урсулу с днем ее рождения и спросить совета у старого Миноре.

С криком: «Приехал!» — девушка бросилась в спальню крестного.

— Превосходно! — отвечал доктор. — Я догадываюсь, почему он хочет оставить службу; теперь ему можно жить в Немуре.

— Ах! это для меня самый лучший подарок! — воскликнула девушка, обнимая крестного.

Она подала Савиньену знак из окна, и молодой дворянин тотчас явился; Урсула не могла налюбоваться на юного моряка, который, как ей казалось, стал еще красивее. В самом деле, военная служба придает жестам, походке, облику мужчины решительность, степенность и некую прямоту, позволяющую самому поверхностному наблюдателю распознать военного даже в штатской одежде: ничто не доказывает столь неопровержимо, что мужчина создан, чтобы повелевать. Урсула полюбила этого нового Савиньена еще сильнее; рука об руку они прогуливались по саду, и девушка с детской радостью расспрашивала о том, как он в звании гардемарина штурмовал Алжир. Разумелось, что Алжир захватил именно Савиньен. Когда она смотрит на орден Савиньена, говорила Урсула, у нее перед глазами все становится красным. Доктор, из своей комнаты наблюдавший за влюбленными, вскоре вышел к ним. Не открываясь виконту полностью, он все же сказал, что если госпожа де Портандюэр даст согласие на его брак с Урсулой, молодоженам вполне достанет приданого невесты и они обойдутся без жалованья Савиньена.

— Увы, — сказал Савиньен, — чтобы сломить сопротивление моей матери, потребуется немало времени. Перед отъездом я предложил ей на выбор: либо я остаюсь подле нее и женюсь на Урсуле, либо надолго покидаю отчий дом. И вот, зная, что служба моя сопряжена с опасностями, она все же выбрала службу.

— Но, Савиньен, мы ведь будем вместе, — сказала Урсула, нетерпеливо дернув его за руку.