Педро Аларкон - Треугольная шляпа

— Знаешь что, Тоньюэло? — заговорила мельничиха. — Раз уж ты идешь на конюшню… делать свое настоящее дело… пожалуйста, оседлай и другую ослицу.

— Зачем? — спросил мельник.

— Для меня! Я еду с вами.

— Нельзя, сенья Фраскита! — заметил альгвасил. — Мне приказано привести только вашего мужа. Я не могу вам позволить следовать за ним. Иначе мне не сносить головы. Так меня предупредил сеньор Хуан Лопес… Ну, дядюшка Лукас, пошли! — И альгвасил направился к двери.

— Вот тебе раз! — проговорил вполголоса мурсиец, не двигаясь с места.

— Очень странно! — отозвалась сенья Фраскита.

— Пожалуй… я начинаю догадываться… — продолжал бормотать дядюшка Лукас так, чтобы Тоньюэло его не услышал.

— Хочешь, я пойду в город и расскажу обо всем коррехидору? — шепнула наваррка.

— Нет! — громко ответил дядюшка Лукас. — Нет!

— Так что же ты хочешь? — в запальчивости проговорила мельничиха.

— Посмотри мне в глаза… — отвечал бывший солдат.

Супруги молча взглянули друг на друга, и оба остались так довольны спокойствием, решимостью и твердостью своих родственных душ, что в конце концов пожали плечами и рассмеялись.

Затем дядюшка Лукас зажег другой светильник и направился в конюшню, мимоходом подковырнув Тоньюэло:

— Ну-ка, любезный, помоги мне… Вот только не знаю, можешь ли ты быть любезным!

Тоньюэло, мурлыча себе под нос какую-то песенку, пошел за ним.

Через несколько минут дядюшка Лукас уже выезжал с мельницы верхом на красивой ослице в сопровождении альгвасила.

Прощание супругов было кратким.

— Запрись хорошенько… — сказал дядюшка Лукас.

— Закутайся получше, а то холодно… — сказала сенья Фраскита, закрывая дверь на ключ, на засов и на задвижку.

Не было ни прощальных возгласов, ни поцелуев, ни объятий, ни долгих взглядов.

Да и к чему они?

Теперь последуем за дядюшкой Лукасом.

Мельник ехал верхом на ослице, альгвасил погонял ее сзади своим символом власти, причем оба хранили полное молчание: и вдруг, когда четверть мили осталось уже позади, они увидели, что над косогором, прямо на них, летит огромная птица. Ее силуэт вырисовывался на фоне неба, освещенного луной, с такой четкостью, что мельник невольно воскликнул:

— Тоньюэло, да это Гардунья на своих проволочных ножках и в треуголке!

Но прежде чем Тоньюэло успел ответить, тень, без сомнения желавшая избежать этой встречи, свернула с дороги и понеслась прямо через поле со скоростью настоящего хорька.

— Ничего не вижу… — как ни в чем не бывало вымолвил наконец Тоньюэло.

— Я тоже, — ответил дядюшка Лукас.

И подозрение, запавшее в ревнивую душу горбуна еще на мельнице, начало облекаться во все более явственные и ощутимые формы.

«Этим путешествием, — рассуждал он сам с собой, — я обязан хитрости влюбленного коррехидора. Его объяснение, которое я подслушал сегодня с крыши беседки, показывает, что этому старикашке из Мадрида явно не терпится. Ночью он наверняка еще раз наведается на мельницу, потому-то он и выманил меня оттуда. Ну, ничего! Фраскита в грязь лицом не ударит. Она не отворит двери, даже если дом подожгут. А хотя бы и отворила… Если коррехидор пустится на хитрости и как-нибудь проникнет к моей бесценной наваррке, все равно старый мошенник уйдет несолоно хлебавши. Фраскита в грязь лицом не ударит!.. А все-таки хорошо бы вернуться пораньше!»

Но тут дядюшка Лукас и альгвасил прибыли наконец в село и направились к дому сеньора алькальда.

Сеньор Хуан Лопес и в личной жизни и на службе являл собой олицетворение тирании, свирепости и гордыни в обращении с подчиненными; тем не менее в часы, остававшиеся у него от служебных обязанностей, от трудов по хозяйству и от ежедневной кулачной расправы с собственной супругой, он снисходил до того, что распивал кувшин вина в обществе местного писаря и пономаря. Это привычное вечернее занятие подходило уже к концу, когда перед взором алькальда предстал мельник.

— А, дядюшка Лукас! — воскликнул алькальд, почесывая в затылке, словно стараясь привести в действие извилину обмана и лжи. — Как поживаешь? А ну-ка, писарь, поднеси стакан вина дядюшке Лукасу! А сенья Фраскита? Все такая же красавица? Давненько я ее не видал! Да… А какой, брат, нынче хороший выходит помол! Ржаной хлеб не отличишь от чистого пшеничного! Так, так… Ну ладно, садись, отдохни. Слава богу, нам торопиться некуда.

— Я и сам терпеть не могу торопиться! — подхватил дядюшка Лукас; до сих пор он не раскрывал рта, но подозрения его все возрастали от этого дружеского приема, последовавшего за столь грозным и срочным приказом.

— Так вот, Лукас, — продолжал алькальд, — раз у тебя нет никаких спешных дел, переночуй-ка здесь, а рано утром мы обсудим наше дельце…

— Ну что ж… — ответил дядюшка Лукас с иронией и коварством, которые ни в чем не уступали дипломатии сеньора Хуана Лопеса. — Раз дело терпит… можно перекочевать и не дома.

— Дело неспешное и для тебя не опасное, — прибавил алькальд, введенный в обман тем самым человеком, которого хотел обмануть. — Можешь быть совершенно спокоен. Эй, Тоньюэло, пододвинь-ка Лукасу ящик, пусть сядет.

— Стало быть… пропустим еще? — сказал мельник, усаживаясь.

— Держи, — сказал алькальд, протягивая ему полный стакан.

— Из таких рук приятно и выпить… Споловиньте, ваша милость!

— Что ж, за твое здоровье! — произнес сеньор Хуан Лопес, выпивая половину.

— За ваше, сеньор алькальд! — ответил дядюшка Лукас, допив остальное.

— Эй? Мануэла! — позвал алькальд. — Поди скажи хозяйке, что дядюшка Лукас остается у нас ночевать. Пусть постелит ему на чердаке.

— Э, нет! Ни в коем случае! Я и на сеновале высплюсь как король.

— Имей в виду, что у нас есть постели…

— Охотно верю! Но зачем беспокоить семью? У меня с собой шинель.

— Ну, как хочешь… Мануэла, скажи хозяйке, что ничего не надо…

— Вы только уж позвольте мне сейчас же лечь спать, — вовсю зевая, продолжал дядюшка Лукас. — Вчерашнюю ночь у меня было пропасть работы, я даже глаз не сомкнул.

— Ладно! — с величественным видом дал разрешение алькальд. — Можешь идти хоть сейчас.

— Нам тоже пора домой, — заметил пономарь, заглядывая в большой глиняный кувшин и желая выяснить, не осталось ли там чего-нибудь. — Должно быть, уже десять или около того.

— Без четверти десять, — сообщил писарь, предварительно разлив по стаканам остатки вина, отпущенного на этот вечер.

— Итак спать, господа! — возвестил амфитрион, [20] Амфитрион — гостеприимный хозяин. осушая свою порцию.

— До завтра, сеньоры, — попрощался мельник, допивая стакан.

— Обожди, тебе посветят… Тоньюэло! Проводи дядюшку Лукаса на сеновал.