Дилан Томас - Портрет художника в щенячестве

– Спорим, я первый поле перебегу!

Мы с Дэном побежали по коровьим лепешкам, Джордж пыхтел сзади.

– Пошли к морю.

Сидни – в защитных шортах, как воин – провел нас через плетень с одного поля на другое, ниже, в лес и по вереску, на опушку, к краю обрыва, где дрались возле палатки двое здоровенных малых. Один другого, я видел, укусил за ногу, ловко, свирепо они надавали друг другу по морде, один увернулся, другой наскочил, уложил его ничком. Я узнал Паяльника и Черепушку.

– Привет, Паяльник, Черепушка! – сказал Дэн.

Черепушка завел руку Паяльника за спину, разок-другой ее дерганул и, улыбаясь, поднялся.

– Привет, ребята! Привет, Кашлик! Как твой папаша?

– Спасибо, хорошо.

Паяльник лежа щупал ушибленные кости.

– Привет, ребята! Как ваши папаши?

Они были больше и хуже всех в школе. Каждый божий день они ловили меня до уроков, совали в мусорную корзину и корзину ставили учителю на стол. Иногда мне удавалось выбраться, иногда нет. Паяльник был тощий, Черепушка толстый.

– Мы разбили лагерь на Баттонс-филд, – сказал Сидни.

– А мы тут курс лечения проходим, – сказал Черепушка. – Ну, как наш Кашлик? Дает ему папа пилюли?

Мы собрались на берег – Дэн, Сидни, и Джордж, и я, – мы хотели побыть вместе, друг с другом, бродить, орать у самого моря, бросать в волны камешки, вспоминать разные приключения и наживать новые, чтоб потом было еще о чем вспоминать.

– Мы с вами, – сказал Черепушка.

Он взял под ручку Паяльника, и они пошли за нами, передразнивая разлаженную походку Кашлика и охлестывая прутиками траву.

Дэн спросил с надеждой:

– Вы сюда надолго, Паяльник и Черепушка?

– На две недели, как отдать, Дэвис, Томас, Эванс и Хупинг.

Мы дошли до Мьюслейда, бросились на песок, и я стал его собирать и просеивать между пальцев, а Джордж сквозь свои двойные линзы смотрел неотрывно на море, и Сидни и Дэн ссыпали ему на ноги песок, а Паяльник и Черепушка сидели рядом, как двое стражников.

– Мы хотели было в Ниццу податься, – сказал Паяльник, и он ее срифмовал с чечевицей и ткнул Черепушку под ребра, – но здесь воздух для цвета лица пользительней.

– Почище, чем травки, действует, – сказал Черепушка.

В восторге от своего поразительного остроумия, они снова боролись, кусались, бросали друг другу в глаза песком, пока не полегли от смеха, и Черепушка стал утирать кровь из носа бумажной салфеткой. Джордж лежал укрытый песком по пояс. Я смотрел, как море медленно скользит прочь и над ним ссорятся чайки, а солнце начинает смирно сползать к закату.

– Гляньте на Кашлика, – сказал Паяльник. – Правда, необыкновенный? Из песка растет! У Кашлика нету ног.

– Бедный Кашлик, – сказал Черепушка. – Самый необыкновенный мальчик на свете.

– Необыкновенный, – сказали они хором. – Необыкновенный, необыкновенный, необыкновенный.

И они сочинили песню и дирижировали своими прутиками.

– Он не мо-жет плавать.

– Он не мо-жет бегать.

– Он не мо-жет учиться.

– Не мо-жет мяч гонять.

– Не мо-жет в лапту играть.

– Не мо-жет писать.

Джордж стряхнул с себя песок:

– Могу!

– Плавать можешь?

– Бегать можешь?

– Мяч гонять можешь?

– Отстаньте вы от него, – сказал Дэн.

Они, сопя, вплотную на нас надвинулись. Море убегало уже во всю прыть. Мрачным голосом, грозя пальцем, Паяльник сказал:

– Ну, по всей правде, Кашлик, ты необыкновенный? Очень даже необыкновенный? Говори – да или нет?

– Без всяких – да или нет? – сказал Черепушка.

– Нет, – сказал Кашлик. – Я могу плавать, и могу бегать, и я умею играть в крикет. Я никого не боюсь.

Я сказал:

– Он в прошлом году был вторым в классе.

– О! Значит, он необыкновенный. Нет? Был вторым, может и первым заделаться. Хотя это ж чересчур обыкновенно. Кашлик пусть остается вторым.

– Ответ получен, – сказал Черепушка. – Кашлик необыкновенный!

И опять они запели.

– Он отлично бегает, – сказал Дэн.

– Это еще доказать надо. Мы вот с Черепушкой сегодня все Россили пробежали. Черепушка не даст соврать.

– До последнего сантиметрика.

– Может, Кашлик тоже пробежит?

– И пробегу, – сказал Джордж.

– Ну валяй.

– Не хочу.

– Необыкновенный Кашлик не может бегать, – пели они, – не может, не может, не может.

Три девочки, все милые, все в белых коротеньких брючках, держась за руки, появились из-за скал. Руки, ноги и шеи у всех у них были шоколадного цвета. Они улыбались, и я видел сверкание зубов. Они ступили на песок, и Паяльник с Черепушкой заткнулись. Сидни пригладил волосы, встал, небрежно сунул руки в карманы и шагнул к девушкам, а те, стоя тесно рядышком, коричневые, золотые, не слишком внимательно любовались закатом, теребили шарфики и улыбались друг дружке. Сидни остановился перед ними, осклабился:

– Привет, Гуинет! Ты меня не узнаешь?

– Ах, скажи-ите, – шепнул Дэн у меня над ухом и комически откозырял Кашлику, все не отрывавшему глаз от убегавшего моря.

– Какой сюрприз! – сказала самая высокая девочка. Легкими, летающими жестами, будто раздавала цветы, она представила Пегги и Джин. Я прикинул: без толстой Пегги – кривоватые ноги, стрижка под мальчика – я могу легко обойтись, она явно для Дэна; Сиднина Гуинет, роскошная штучка лет аж шестнадцати, неприступна и безукоризненна, как девица из магазина Бена Эвана; а вот Джин, застенчивая, кудрявая, с соломенными волосами, создана для меня. Мы с Дэном медленно двинулись к девочкам.

Я выдал два замечания: «Помни, Сидни, двоеженство запрещено» и «Простите, не успели подать вам прилив».

Джин улыбнулась, ввинчивая пятку в песок, а я приподнял кепку:

– Привет!

Кепка свалилась к ее ногам. Я нагнулся, и три куска сахара высыпались у меня из кармана.

– Я лошадь кормил, – сказал я и покраснел, потому что все три девочки расхохотались.

Можно было расшаркаться, широко метя песок кепкой, послать им непринужденный воздушный поцелуй, назвать сеньоритами и наверняка заставить их улыбнуться. Или, например, стать в отдалении, это даже лучше, волосы мои развевал бы ветер, хотя ветра в тот вечер не было и помину, и, окутанный тайной, я бы разглядывал солнце, гордо не удостаивая девочек ни единым словом. Но конечно, у меня горели бы уши, и внутри меня сосала бы пустота, внутри меня переполняли бы голоса, гудели, как в раковине. «Скорей, скорей что-нибудь им скажи, пока не ушли!» – надсаживался бы самый настойчивый голос, нарушая томительное молчание, пока я стоял бы, как Валентино, [7]на краю ослепительной невидимой песчаной арены.

– Правда, тут здорово! – сказал я.

Я обращался к одной только Джин. Вот она любовь, думал я, когда она кивнула головкой, откинула кудри, сказала:

– Лучше даже, чем в Портколе.

Паяльник и Черепушка были два бандита из ночного кошмара. Я про них забыл, когда мы с Джин стали подниматься в скалы, но я оглянулся, чтобы проверить, не цепляются ли они снова к Джорджу, не дерутся ли между собой, и увидел, как Джордж скрывается за утесом, а они внизу разговаривают с Сидни и с девочками.