Оноре Бальзак - Иисус Христос во Фландрии

— Гребите, гребите сильнее, надо торопиться! Море — дьявольское семя — грозит непогодой! Я чую, оно так и вздымается в глубине, и раны мои заныли перед бурей.

При этих словах, произнесенных на языке моряков и понятных только ушам, привычным к шуму волн, ритмичные взмахи весел участились; если сначала можно было сравнить согласные движения гребцов с рысью лошади, то теперь они напоминали ее галоп. Сидевшие на корме забавлялись, разглядывая жилистые руки, смуглые лица, горящие глаза, напряженные мускулы людей, соединивших свои усилия, чтобы за ничтожную плату перевезти их через пролив. Чуждые сострадания, высокородные пассажиры смеялись, показывая друг другу измученные, искаженные страшной натугой лица матросов. А солдат, крестьянин и старуха смотрели на гребцов с естественным сочувствием тружеников, знакомых с лихорадочным напряжением изнурительной, тяжелой работы. Привыкшие к жизни под открытым небом, они вскоре поняли по виду облаков, что им грозит опасность, и насторожились. Молодая мать укачивала ребенка, напевая мелодию старинного церковного гимна.

— Если мы доберемся до берега, — сказал солдат крестьянину, — значит, господь бог крепко постарался, чтобы не дать нам протянуть ноги.

— Да, он наш владыка, — ответила нищенка, — но сдается мне, что он торопится призвать нас к себе. Посмотри-ка туда, на это зарево! — И движением головы она указала на запад, где сверкали огненные зарницы, прорезая красновато-бурые тучи, вот-вот готовые разразиться яростным ливнем. Глухой рокот моря напоминал угрожающее ворчание собаки. До Остенде было уже не так далеко. В эту минуту небо и море являли собой одно из тех зрелищ, перед которыми живопись и поэзия равно бессильны. Человек в своем творчестве жаждет мощных контрастов. Отчаявшись запечатлеть высокую поэзию будничного течения жизни, художники ищут самых ярких ее проявлений, забывая, что покой и тишина порой так же глубоко волнуют душу человека, как смятение и буря. Была минута, когда все в лодке невольно умолкли, всматриваясь в море и небо, под влиянием то ли какого-то предчувствия, то ли набожной грусти, охватывающей почти всех нас в часы молитвы на исходе дня, когда затихает природа и заговаривают колокола. Море слабо светилось, переливаясь множеством тусклых оттенков свинцового цвета. Небо было сплошь серое. На западе его пересекали длинные узкие полосы, словно кровавые волны, а на востоке толпились облака, сморщенные, как чело старца, и между ними то появлялись, то исчезали блистающие, точно выведенные тонкою кистью линии. На блеклом фоне моря и неба резко выделялись зловещие огни заката. В это мгновение лик природы вселял в душу ужас. Если дозволят нам сдобрить литературную речь смелыми народными выражениями, мы повторим за солдатом, что погода сбилась с пути, или скажем вместе с крестьянином, что небо насупилось, как палач. Внезапно подул восточный ветер; рулевой, не отрывавший взгляда от моря, увидел, как оно вздулось на горизонте, и крикнул: — Хо-хо! Гребцы тотчас опустили весла в воду.

— Хозяин прав, — хладнокровно сказал Томас, когда лодка взметнулась на гребне огромной волны и затем ринулась словно на самое дно разверзнувшегося моря.

При этом неслыханном взрыве внезапного гнева океана люди, сидевшие на корме, смертельно побледнели и в страхе воскликнули: — Мы погибаем!

— Погодите, еще нет, — спокойно ответил им рулевой.

В эту минуту прямо над их головами под напором ветра разорвались тучи. Серые массы облаков со зловещей поспешностью заволокли все небо, и свет заходящего солнца, устремившись отвесно в узкую щель между ними, озарил лица людей. Все в лодке — дворяне, богачи, бедняки и матросы — невольно обратили взгляд к незнакомцу и на миг замерли от изумления. Его золотистые волосы, разделенные прямым пробором, обрамляли спокойный, чистый лоб и густыми волнами ложились на плечи; лицо его вырисовывалось на сером фоне неба, сияя возвышенной добротой и неземной любовью. В нем не было презрения к смерти — он знал, что не подвластен ей. Даже пассажиры с кормы забыли на мгновение о неумолимой и грозной ярости стихии; вскоре, однако, к ним вновь вернулось привычное себялюбие.

— Везет же этому тупому бургомистру. Он даже не замечает опасности, которая над всеми нами нависла! Он равнодушен, как скотина, и умрет без мучений, — проворчал ученый муж. Не успел он произнести эту умную фразу, как буря разразилась с диким неистовством. Ветры задули со всех сторон, лодка завертелась волчком, и в нее хлынули волны.

— Дитя мое, бедное мое дитя! Кто спасет его? — воскликнула мать душераздирающим голосом.

— Вы сами, — ответил чужеземец.

Его голос проник в сердце молодой женщины и вселил в нее надежду; она услышала эти сладостные слова, несмотря на завывание урагана и крики своих спутников.

— Пресвятая дева, заступница Антверпенская, жертвую тысячу фунтов воска и поставлю тебе статую, если ты вызволишь меня отсюда! — воскликнул житель Брюгге, стоя на коленях на своих мешках с золотом.

— Да нет ее, пресвятой девы, ни здесь, ни в Антверпене, — ответил ему ученый.

— Она на небесах, — произнес голос, который, казалось, донесся со дна морского.

— Кто это сказал?

— Это голос дьявола, — вскричал слуга, — он смеется над пресвятой девой Антверпенской!

— Да оставьте вы в покое свою пресвятую деву, — сказал перевозчик пассажирам, — возьмите-ка лучше черпаки и выкачивайте воду из лодки. А вы, ребята, — обратился он к гребцам, — поднажмите! У нас минута передышки, так давайте же во имя сатаны, который еще держит вас на этом свете, послужим сами себе провидением. Всем известно, что этот узкий пролив дьявольски опасен, вот уже тридцать лет моя лодка бороздит его. И не впервой мне воевать со штормом!

Стоя у руля, перевозчик попеременно вглядывался то в лодку, то в море и небо.

— Хозяин вечно над всем насмехается, — сказал вполголоса Томас.

— Неужели господь бог допустит, чтобы мы погибли вместе со всем этим сбродом? — спросила рыцаря надменная девушка.

— Нет, нет, благородная госпожа, послушайте-ка меня! — Он привлек ее к себе за талию и прошептал ей на ухо: — Я отлично плаваю, только молчите! Я зажму в руке ваши прекрасные волосы и тихонько поплыву с вами к берегу; но спасти я могу только вас одну.

Девушка взглянула на свою старую мать. Та на коленях просила отпущения грехов у епископа, который ее не слушал. Рыцарь прочитал в глазах своей прекрасной дамы слабый проблеск дочернего чувства и промолвил, понизив голос:

— Покоритесь воле божией! Если он хочет призвать к себе вашу мать, то, без сомнения, для ее же счастья... на том свете, — сказал он еще тише. — Да и для нашего на этом, — добавил он в душе. Ведь дама из Рюпельмонда была собственницей семи обширных владений, не считая баронского поместья близ Гавра. Девушка прислушивалась к голосу, сулившему ей жизнь и любовь, к голосу статного искателя приключений, юного нечестивца, который и в церковь-то ходил ради поживы — в поисках богатой невесты или блестящих звонких денье. Епископ осенял крестным знамением бурные воды и, не зная иного средства, приказывал им утихнуть. Мысленно он видел свою наложницу, поджидавшую его с изысканным ужином; быть может, в этот час она принимала ванну, душилась, облачалась в бархат или примеряла свои ожерелья и другие драгоценности. Далекий от помышлений о могуществе святой церкви и от того, чтобы утешить своих ближних, призывая их положиться на милость господню, развратный епископ примешивал к священным словам молитвы слова плотской любви и сожалений о мирских усладах.