Тобайас Смоллет - Приключения Родрика Рэндома

Покуда я легкомысленно мчался навстречу бедности, пенни-почта {81} 81 Пенни-почта — во времена Смоллета за доставку письма в пределах Лондона взималось одно пенни (4 коп.). доставила мне однажды письмо, написанное женским почерком и содержащее множество высокопарных комплиментов, горячие заверения в любви, изложенные весьма поэтически, пылкое желание узнать, свободно ли мое сердце, и просьбу оставить ответ в указанном месте для передачи Р. Б.; письмо было подписано: «Ваша неизвестная». Я потерял голову, от радости, прочитав эту любовную записку, коей восхищался как беспримерным образцом нежности и изящного вкуса, и уже по уши влюбился в ее автора, которого воображение рисовало мне богатой леди в расцвете юности и красоты. Воодушевленный этими домыслами, я приступил к работе и изощрялся, сочиняя ответ, достойный ее возвышенного слога и пламенных чувств. Я восторгался ее остроумием в самых выспренних выражениях; признавая себя не заслуживающим ее внимания, клялся, что очарован ее умом, и весьма патетически умолял удостоить меня свидания.

Закончив это послание и прочитав его Стрэпу, который запрыгал от радости, я поручил ему отнести письмо в указанное место, а именно в дом некоей портнихи, неподалеку от Бонд-стрит, и попросил посторожить у двери, чтобы разузнать, кто придет за ответом. Менее чем через час он вернулся с сияющей физиономией и сообщил, что вскоре после того, как он передал письмо, был призван носильщик портшеза, коему его и вручили с приказом доставить в дом богатого джентльмена по соседству, куда он (Стрэп) и отправился вслед за носильщиком и видел, как тот отдал его служанке, которая заплатила посланцу и захлопнула дверь. После расспросов в ближайшей пивной, где он потребовал пинту пива, Стрэп узнал, что у джентльмена, владевшего домом, есть одна единственная дочь, красавица, которая унаследует все его состояние; она-то и является особой, написавшей полученную мною записку.

Я разделял мнение Стрэпа и, поздравив себя с блестящими видами на будущее, немедленно оделся и торжественно прошелся мимо дома, где обитала моя неведомая обожательница. И тщеславие мое было удовлетворено, ибо в одном из окон столовой я увидел прелестное юное создание, которое, как показалось мне, следило за мной с необычным любопытством. Для того, чтобы угодить ей и вместе с тем усладить свои взоры, я остановился и начал отдавать распоряжения Стрэпу, стоя как раз против ее окна, благодаря чему получил возможность разглядеть ее более отчетливо и порадоваться своей победе над таким совершенным существом. Через несколько минут она удалилась, и я пошел пообедать, упоенный надеждой, которая лишила меня аппетита и побудила провести вечер дома, предаваясь мечтаниям.

На следующий день, рано утром, я имел счастье получить еще одно послание от моей неведомой очаровательницы, выражавшей неизъяснимую радость по случаю получения моего письма, которое, предлагая ей мое сердце, убедило ее, сколь оно драгоценно. Наибольшее удовольствие испытала она, обнаружив, что я так пленен ее умом, ибо этим обстоятельством она не только польщена, превыше всего, но и удостоверилась в моей собственной проницательности. Что касается до свидания, коего я домогался, то, по ее уверениям, она жаждала его не меньше, чем я, однако она должна не только принести маленькую жертву приличиям, но и убедиться в моих честных намерениях, прежде чем исполнить мою просьбу. Впрочем, она давала мне понять, что хотя ей и надлежит уважать мнение некоторых особ, но в деле, столь близко касающемся ее счастья, она решила следовать своим влечениям и предпочесть их советам всего мира; что же до денег, то они не понуждают ее прислушиваться к сим советам, ибо она располагает своим состоянием самостоятельно и ни от кого не зависит.

Восхищенный философическим умом и скромностью моей дамы, казалось не подозревавшей о дарованной ей красоте, а в особенности упоенный тем местом в письме, из коего я узнал, что она обладает независимым состоянием, я снова взялся за перо, принялся воспевать ее возвышенные чувства, притворился, будто мало цены придаю очарованию красоты и страсть моя вызвана высокими качествами ее ума, сетовал на ее непреклонность, жертвовавшую моим покоем чрезмерной заботе о приличиях, и заявлял о целомудренности моих намерений, подкрепляя эти заверения самыми торжественными и патетическими клятвами.

Это послание было запечатано и доставлено в указанное место Стрэпом, который, чтобы укрепиться в наших упованиях, снова занял наблюдательный пост и вскоре вернулся с тою же вестью: мисс Спаркл (так звали ту, что мне писала) выглядывала из окна и, едва завидев посланца, закрыла окошко и скрылась, несомненно, горя нетерпением получить весточку от милого ее сердцу предмета.

Теперь мои сомнения рассеялись, я завидел долгожданную гавань и уверовал, что мне обеспечено блаженство, к которому я так давно стремился. После обеда я отправился на прогулку с доктором Уэгтейлом в ту часть города, где обитала моя возлюбленная, и, так как он был всего-навсего справочной книгой, то я осведомлялся об именах, репутации и богатстве каждого, кто владел хорошим домом в тех улицах, которыми мы проходили. Когда пришло время упомянуть о сэре Джоне Спаркле, он изобразил его человеком, обладающим несметными богатствами, но скупцом, который, как говорили, держал, словно в клетке, свое единственное дитя, прелестную молодую леди, под надзором и охраной старой гувернантки, столь неподкупной, или завистливой, или жадной, что до сей поры никому не удавалось добиться ее дружеского расположения и получить доступ к ее питомице, хотя многие делали эту попытку ежедневно не столько в чаянии наследства, ожидавшего ее после смерти отца, который, будучи вдовцом, мог снова жениться и иметь сыновей, сколько в надежде на приданое в двенадцать тысяч фунтов, которое было ей оставлено дядей и не могло быть у нее отнято. Это сообщение, в точности совпадавшее с заключительной частью письма, полученного мною утром, произвело на меня такое впечатление, что всякий, за исключением Уэгтейла, угадал бы мое волнение, но он был целиком поглощен сознанием собственной значительности и не замечал поведения кого бы то ни было другого, если оно не отличалось такими странностями, которые поневоле привлекли бы его внимание. Когда его речи потеряли для меня интерес и мне удалось от него избавиться, я вернулся домой и познакомил Стрэпа с плодами моих розысков. Этот верный оруженосец едва не задохнулся от восторга и даже заплакал от радости, но радовался он за себя или за меня — я не берусь судить. Следующий день принес мне третью любовную записку, заключавшую много нежных слов, перемешанных с трогательными сомнениями, вызванными хитростью мужчин, непостоянством юности и чувством ревности, часто сопутствующей самой искренней страсти, — записку, завершавшуюся просьбами извинить ее, если она вознамерится продлить испытание, прежде чем открыто объявить о своих чувствах и отрезать себе путь ж отступлению. Эти милые колебания раздули пожиравшее меня пламя и усилили мое нетерпение; я прибег к сугубым жалобам на ее равнодушие и так пылко молил назначить мне свидание, что через несколько дней она согласилась встретиться со мной в доме той самой портнихи, которая пересылала все мои письма. В промежуток между получением от нее обещания и часом свидания я исполнился гордости безрассудной и не поддающейся описанию; я совсем забыл о нежной Нарциссе, и мои мысли были целиком поглощены грядущим торжеством над злобой и презрением света.