Федор Сологуб - Жало смерти

Ваня, посмеиваясь, вытащил из кармана начатую пачку папирос.

— Давай покурим, — сказал он.

— Ай, нет, как можно, — с ужасом сказал Коля. Ваня вздохнул и сказал:

— Уж слишком все мы, дети, привыкли слушаться, — от отцов переняли. Взрослые страх какие послушные, — что им начальник велит, то и делают. Вот бабье — те самовольнее.

И, помолчав, он сказал насмешливым и убеждающим голосом:

— Эх ты, от табаку отказываешься! Цветочки, травку, листики любишь? — спросил Ваня.

— Люблю, — нерешительно сказал Коля.

— Табак-то, — ведь он тоже трава.

Ваня посмотрел на Колю прозрачными, русалочьими глазами и, посмеиваясь, опять протянул ему папиросу.

— Возьми, — сказал он.

Очарованный прозрачным блеском Ваниных светлых глаз, Коля нерешительно потянулся за папиросой.

— То-то, — поощрительно сказал Ваня. — Ты только попробуй, потом сам увидишь, как хорошо.

Он раскурил и свою, и Колину папироску: спички нашлись в одном из его глубоких карманов, среди всякой мелочи и дряни. Мальчики принялись курить, — Ваня, как привычный курильщик, Коля — с озабоченным лицом. И он сейчас же, от первой затяжки, поперхнулся. Огненная туча рассыпалась в горле и груди, и в дыму огненные искры закружились в глазах. Он выронил папироску.

— Ну, что же ты? — спросил Ваня.

— Горько, — шепотом, растерянно сказал Коля, — не могу.

— Эх ты, неженка, — презрительно сказал Ваня. — Ты хоть одну папиросочку выкури. Кури понемножку, не затягивайся глубоко, — потом привыкнешь.

Коля мимовольно, как неживой, всунул папироску в рот. Он сидел на земле, прислонясь к дереву спиною, бледный, со слезами на глазах, курил и покачивался. Едва докурил. Голова разболелась, тошно стало. Он Лег на землю, — и деревья медленно и плавно поплыли над ним в круговом, томительном движении…

Ваня говорил что-то. Его слова едва доходили до затемненного Колина сознания.

— Когда бываешь один, — сказал Ваня, — можно сделать так, что станет ужасно приятно.

— Как же? — спросил Коля вялым голосом.

— Начнешь мечтать… Ну, да ты этого не поймешь… После расскажу… Вот сюда ты ко мне и ходи. Право, давай здесь собираться, — просил Ваня.

Коля хотел отказаться, но не мог.

— Ладно, — сказал он вяло.

Дома Коля озабоченно показал маме свои разорванные штанишки. Мама засмеялась, глядя на его опечаленное лицо: она была сегодня хорошо настроена, — ей дали ту именно роль на любительском спектакле, которую она мечтала сыграть.

— А ты вперед осторожнее, — сказала она Коле. — Вот тебе и обновка.

Коля улыбнулся виноватою улыбкою, — и мама сразу догадалась, что на его совести есть еще что-то. Мама взяла его за подбородок, подняла его голову.

— Да что ты бледный? — спросила она.

Коля вспыхнул и опустил голову, с усилием освободясь от маминой руки.

— Это еще что такое? — строго сказала мама и нагнулась к нему. От Коли пахло табаком.

— Коля! — сердито крикнула мама. — Что же это, от тебя табачком пахнет! Рано, голубчик! Коля заплакал.

— Я только одну папироску, — виноватым, тоненьким голосом признался он.

Маме было смешно и досадно.

— Зачем ты водишься с этим скверным Ванюшкой? Противный, лягушка зеленая, — досадливо говорила мама.

— Я не буду больше курить, — плача, говорил Коля, — а ему отец позволяет.

— То-то и хорошо, — с негодованием сказала мама.

— Он хороший, право, а что ж, коли ему позволяют, — убеждал Коля.

— Ах ты, курильщик! — сказала мама. — Чтоб никогда этого больше не было, слышишь?

В эту ночь ворона приснилась Коле. Противная и страшная. Коля проснулся. Была еще ночь, — полусветлая северная ночь.

Потом Коля видел во сне Ваню, с его ясными глазами. Ваня посмотрел пристально, сказал что-то невнятное, — и у Коли сильно забилось сердце, и он проснулся.

Потом Коле снилось, что он поднялся с постели и летит под потолком. Сердце замирало. Было жутко и радостно. Тело неслось без усилий.

Страшно было, что толкнешься в стену над дверью. Но это обходилось благополучно, — Коля опускался, где надо, и в другой горнице опять всплывал под темный, сумеречный потолок. Много было покоев, и один за другим являлись они все более высокие, и полет в них все более жуткий и быстрый. Наконец из высокого, темного окна, которое бесшумно распахнулось перед ним, вылетел он на свободу, поднялся высоко под небо и, закружившись томно и сладко в его глубокой вышине, пронизанной солнцем, оборвался, упал и проснулся.

На другой день Коля как-то мимовольно очутился в том же овраге. Не хотел идти. Но пошел, словно по привычке. И там, далекие от людей, говорили они…

— Ты рассказывал вчера, — нерешительно начал Коля.

— Ну? — сердито спросил Ваня и весь передернулся.

— Вот, что ты мечтаешь, — робко сказал Коля.

— А, вот что! — протянул Ваня.

Он сел смирно на камень, охватил колени руками и уставился неподвижным взором куда-то вдаль. И Коля опять спросил его:

— О чем же ты мечтаешь?

Ваня помолчал, вздохнул, повернулся к Коле, оглядел его со странною улыбкою и сказал:

— Ну, о разном. Самое лучшее, о чем-нибудь стыдном. Как тебя ни обидят, — сказал Ваня, — как ты ни зол, а только заведешь шарманку, все зло забудешь.

— Шарманку? — переспросил Коля.

— Я это называю завести шарманку, — объяснил Ваня. — Только жаль, что она не очень долго играет.

— Недолго? — с жалостливым любопытством переспросил опять Коля.

— Устаешь скоро, — сказал Ваня.

Он как-то вдруг опустился и усталыми, сонными глазами смотрел перед собою.

— Ну, а все-таки, о чем же ты мечтаешь? — настаивал Коля. Ваня усмехнулся криво, передернул плечами…

И так, далекие от людей, говорили они о странных мечтаниях, о жестоком, о знойном…

И лица их пламенели…

Ваня помолчал и заговорил о другом.

— Я один раз целых три дня ничего не ел, — сказал он. — Меня отец ни за что отдул, а я страх как озлился. Подождите, думаю, я вас напугаю. Ну и не ел.

— Да что ты? — широко раскрыв доверчивые глаза, спросил Коля. — Ну и как же ты?

— Кишки от голоду выворачивало, — рассказывал Ваня. — Перепугались дома. Опять пороть принялись.

— Ну и что же? — спросил Коля. Ваня нахмурился и сжал кулаки.

— Не выдержал, — хмуро сказал он, — наелся. Уж очень ослабел с голоду. Так напустился на еду… Говорят, можно три недели прожить, если не есть, только пить. А вот без воды живо подохнешь. Знаешь что, — давай завтра не есть, — быстро сказал Ваня.

И он пристально смотрел на Колю прозрачными, ясными глазами.

— Давай, — вяло сказал Коля, словно чужим голосом.

— Смотри, не надуй.

— Ну вот еще.

Тепло пахло мхом и папоротником, и смолистою хвоею. Колина голова слегка кружилась, и томительное безволие овладевало им. Мама вдруг припомнилась, но какая-то словно далекая, — и равнодушно подумал о ней Коля, без того прилива нежных чувств, который всегда возбуждался в нем думами о маме.