Оноре Бальзак - Депутат от Арси

Полковник настаивал на том, чтобы его сын избрал свободную профессию. И вот почему: при Реставрации семейство Жиге не могло рассчитывать ни на какие милости. Если бы даже Симон не был сыном ярого бонапартиста, то он все же принадлежал к семье, члены которой вполне заслуженно навлекли на себя ненависть Сен-Синей своим участием в знаменитом процессе братьев Симезов, осужденных в 1805 году за похищение сенатора графа де Гондревиля, в чем они были совершенно неповинны; жандармский полковник Жиге, дядя Симона, и Марионы, а также г-жа Марион выступили на этом процессе свидетелями обвинения. Бывший представитель народа, Гондревиль ограбил семью Симезов, и в те времена, когда продажа национального имущества была сугубо политическим актом, виновность наследников ни в ком не вызывала сомнения (см. «Темное дело»).

Нотариус Гревен был в этом деле не только одним из главных свидетелей, но и одним из самых рьяных участников его расследования. Процесс Симезов и посейчас разделял округ Арси на две партии, первая из которых стояла за невиновность осужденных и, следовательно, за Сен-Синей, вторая — за графа де Гондревиля и его приверженцев.

Если при Реставрации графиня де Сен-Синь благодаря возвращению Бурбонов снова приобрела влияние и всем заправляла в департаменте Об, то граф де Гондревиль нашел способ противодействовать этому. Он оказывал тайное давление на местных либералов через нотариуса Гревена, полковника Жиге и своего зятя Келлера, несмотря на все препятствия, которые ему чинили Сен-Сини, неизменно проходившего в парламент от Арси-сюр-Об; кроме того, Гондревиль умело пользовался своим влиянием в королевских советах, где он сохранял прочное положение, пока был жив Людовик XVIII. Только после смерти короля графине де Сен-Синь удалось добиться назначения Франсуа Мишю председателем суда первой инстанции в Арси. Она желала этого назначения потому, что Франсуа был сыном человека, павшего жертвой своей преданности семье Симезов и погибшего на эшафоте в Труа; его портрет во весь рост украшал гостиную графини и в Париже и в замке Сен-Синей. До 1823 года граф де Гондревиль был достаточно влиятелен, чтобы препятствовать назначению Мишю.

Именно по совету графа де Гондревиля полковник Жиге и сделал своего сына адвокатом. Симон должен был преуспеть в округе Арси, тем более что он оказался там единственным адвокатом; в таких захолустьях стряпчие обычно сами берут на себя ведение дел в суде. Симон одержал несколько побед в суде департамента Об, тем не менее он служил мишенью для насмешек Фредерика Маре, королевского прокурора, Оливье Вине, его помощника, и председателя Франсуа Мишю — трех юристов, считавшихся в суде самыми умными и призванных сыграть видную роль в избирательной драме, первое действие которой еще только начиналось.

Симон Жиге, как, впрочем, едва ли не все люди, платил обильную дань великой силе смешного. Он благоговейно слушал самого себя, разглагольствовал по всякому поводу, торжественно разматывая клубок многословных и пустых фраз, что в среде высшей буржуазии Арси почиталось за красноречие. Бедняга принадлежал к той разновидности скучных людей, которые готовы все разъяснять, даже самое очевидное. Он объяснял дождь, он объяснял причины Июльской революции. Он объяснял также и все непостижимое: он объяснял Луи-Филиппа, господина Одилона Барро, господина Тьера, он объяснял восточные дела, объяснял Шампань, 1789 год; он объяснял таможенные пошлины и гуманитарные теории, притягательную силу цивильного листа и его сокращения.

Этот молодой человек, с землистым цветом лица, сухопарый, несуразно длинный, что до некоторой степени свидетельствовало о его недалекости, — ибо очень высокие люди редко отличаются какими-либо возвышенными качествами, — утрировал пуританизм представителей крайней левой, и без того слишком чопорных, подобно скромницам, за которыми водятся грешки. Одет он был всегда в черное и только шею повязывал белым галстуком. А так как он все еще носил высокие накрахмаленные воротнички, к счастью ныне изгнанные модой, то его лицо точно было всунуто в фунтик из белой бумаги. Его панталоны и фраки казались всегда слишком просторными. Он обладал тем, что в провинции называют чувством собственного достоинства, то есть держался очень прямо, и наводил на всех скуку. Антонен Гулар, его друг, обвинял его в том, что он подражает господину Дюпену. В самом деле, адвокат слишком часто щеголял в туфлях и плотных чулках из черного шелка. Рассчитывая на всеобщее уважение, которым пользовался его старик отец, и на влияние своей тетки, в чьем доме вот уже двадцать четыре года собирались наиболее почтенные жители городка, и, кроме того, располагая уже сейчас, сверх адвокатского гонорара, рентой в десять тысяч франков, к которой должно было прибавиться тетушкино состояние, — Симон Жиге не сомневался в своем избрании.

Тем не менее, когда прозвенел колокольчик, возвещавший о прибытии наиболее влиятельных избирателей, этот звон тревожно отозвался в душе честолюбца и зародил в нем смутные опасения. Симон не обманывал себя ни относительно ловкости старика Гревена, ни относительно его огромного влияния, он также был уверен, что министерство пустит в ход весь свой авторитет для того, чтобы поддержать кандидатуру молодого и храброго офицера, находившегося в ту пору в Африке при особе принца, к тому же сына одного из бывших великих граждан Франции и племянника супруги маршала.

— Мне кажется, — сказал он отцу, — у меня начинаются колики в желудке. Я чувствую какое-то жжение под ложечкой и тошноту, и меня точно обдает жаром...

— Даже старые солдаты, — ответил полковник, — испытывали это в первые минуты сражения, когда, бывало, загромыхают пушки.

— Что же будет со мной в палате?.. — спросил адвокат.

— Граф де Гондревиль рассказывал, — продолжал полковник, — что со многими ораторами приключаются те маленькие неприятности, которые для нас, старых закаленных вояк, знаменовали начало сражения. И все это по случаю праздной болтовни! Но ведь ты же хочешь быть депутатом, — закончил старик, пожимая плечами, — ну так и будь им!

— Отец, моя победа на выборах — это Сесиль Бовизаж! Сесиль — это огромное состояние! А нынче огромное состояние — это власть!

— О, как изменились времена! При императоре нужна была храбрость!

— Каждая эпоха может быть выражена в одном слове, — сказал Симон, повторяя замечание графа де Гондревиля, довольно точно рисующее этого старца. — Во времена Империи, когда хотели уничтожить человека, говорили: «Он трус!» Нынче говорят: «Он мошенник!»

— Бедная Франция, до чего тебя довели! — воскликнул полковник. — Пойду займусь моими розами.