Симона де Бовуар - Сломленная

Сегодня утром меня принял судья Баррон. Очень сердечный человек. Он удручен случаем с Маргаритой Дрэн: а ведь есть тысячи подобных случаев. Вся трагедия в том, что этих детей некуда селить, нет персонала, который бы занимался ими должным образом. Правительство ничего не предпринимает. В результате усилия юристов, занимающихся детьми, и деятельниц благотворительных обществ наталкиваются на непробиваемую стену. Центр, где находится Маргарита, — всего лишь перевалочный пункт. Через три-четыре дня ее переведут в другое место — но куда? Неизвестно. Там, где эти дети содержатся, абсолютно не предусмотрена организация их занятий и досуга. Все же он постарается найти где-нибудь место для Маргариты. И он будет рекомендовать сотрудникам Центра разрешить мне навещать ее. Родители не подписали документа, окончательно лишающего их родительских прав, но нечего и думать, что они заберут девочку. Они и сами этого не хотят, и для нее этот вариант был бы наихудшим.

Из Дворца правосудия я вышла, полная возмущения столь безалаберной системой: Пропасть, перед которой оказываются молодые правонарушители, все глубже. А иных мер, кроме удвоенной строгости, не предпринимают. Я была рядом с церковью Сент-Шапель и вошла, поднявшись по винтовой лестнице. Не было никого, кроме туристов-иностранцев да парочки, которая, держась за руки, рассматривала витражи, Я смотрела рассеянно.

Я все беспокоилась о Колетте. Читать не могу. Единственное, что могло бы мне помочь, — это разговор с Морисом, но он не придет раньше полуночи. Со времени возвращения из Рима он проводит все вечера в лаборатории с Тальбо и Кутюрье. Говорит, они уже у цели. Я могу понять, что он всем жертвует ради своих исследований. Но это первый случай в нашей жизни, когда у меня возникло серьезное затруднение, а он не разделяет его со мной.

Воскресенье, 26 сентября.Итак, это случилось. Это случилось со мной.

Понедельник, 27 сентября.Ну, что же. Да! Это случилось со мной. Это НОРМАЛЬНО. Я должна убедить себя, что это так, и обуздать гнев, сотрясавший меня в течение вчерашнего дня. Да, Морис мне лгал; это тоже нормально. Он мог продолжать лгать и не говорить мне этого. Хоть и с опозданием — я должна быть благодарна ему за откровенность. Я в конце концов уснула в ту субботу. Время от времени я протягивала руку к соседней кровати: постель была заправлена. (Я люблю засыпать раньше него, когда он работает в своем кабинете. Сквозь сон я слышу, как льется вода, чувствую легкий запах одеколона, протягиваю руку — его тело проступает сквозь простыни — и погружаюсь в блаженство.) Громко хлопнула входная дверь. Я крикнула: «Морис!» Было три часа утра. Они не могли работать до трех! Они пили и болтали. Я села в постели:

— В котором часу ты приходишь домой? Где ты был? Он сел в кресло. В руке у него был стакан виски.

— Три часа, я знаю.

— Колетта больна. Я умираю от беспокойства, а ты приходишь в три часа. Вы не могли работать до трех!

— Колетте хуже?

— Ей не лучше. Тебе наплевать! Конечно, когда берешь на себя заботу о здоровье всего человечества, больная дочь не очень-то много значит.

— Не будь так агрессивна.

Он смотрел на меня серьезно и немного грустно, и я растаяла, как таю всегда, когда он окутывает меня этим темным и горячим взглядом. Я тихо спросила:

— Скажи, почему ты пришел так поздно? Он ничего не ответил.

— Вы пили? Играли в покер? Вы гуляли? Ты забыл о времени?

Он все молчал, с каким-то упорством вертя стакан в руках. Я выпалила первые попавшиеся нелепые слова, чтобы вывести его из себя и вырвать у него объяснение:

— Что происходит? У тебя есть женщина? Не сводя с меня глаз, он ответил:

— Да, Моника, у меня есть женщина.

(Все было голубым — и над нашими головами, и под ногами; через пролив виднелся африканский берег. Он прижимал меня к себе. «Если бы ты изменила мне, я бы убил себя». — «Если бы ты мне изменил, мне не нужно было бы убивать себя. Я бы умерла от горя». Пятнадцать лет назад. Уже? Что значит пятнадцать лет? Два да два — четыре. Я люблю тебя. Я люблю только тебя. Истина нерушима. Время не властно над ней.)

— Кто она?

— Ноэли Герар.

— Ноэли! Почему?

Он пожал плечами. Конечно, я знала ответ: красивая, блестящая, кокетливая. Приключение без последствий, лестное для мужчины. Ему хотелось потешить свое тщеславие? Он улыбнулся мне:

— Я рад, что ты спросила. Мне отвратительно было лгать тебе.

— С каких же пор ты мне лгал?

Он чуть поколебался:

— Я лгал тебе в Мужене. И после моего возвращения. Пять недель. В Мужене он думал о ней?

— Ты спал с ней, когда оставался в Париже один?

— Да.

— Ты часто видишься с ней?

— О нет! Ты же знаешь, я работаю.

Я просила уточнить. Два вечера и еще полдня со времени его приезда. По-моему, это часто.

— Почему ты сразу не предупредил меня?

Он посмотрел на меня робко и сказал — в его голосе звучало сожаление:

— Ты говорила, умрешь от горя.

— Так говорят.

Внезапно мне захотелось заплакать. Я не умру, самое печальное в этом. Мы смотрели сквозь голубую дымку вдаль, на Африку, и слова, которые мы произносили, были только словами. Я откинулась на подушку, сраженная наповал. Я оцепенела, в голове было пусто. Мне нужно было время, чтобы осмыслить случившееся. «Давай спать», — сказала я.

Сегодня я много размышляла. (Счастье, что Люсьенна в Америке. Пришлось бы разыгрывать перед ней комедию: она бы не оставила меня в покое.) Я была у Изабели и говорила с ней. Как всегда, она помогла мне. Я боялась, что она не поймет меня, поскольку они с Шарлем делали ставку на свободу, а не на верность, как мы с Морисом, Но это не мешало ей, сказала она мне, сердиться на мужа и порой чувствовать себя в опасности: пять лет назад она думала, он бросит ее. Она порекомендовала мне лишь одно средство: терпение. Она питает глубокое уважение к Морису. Она находит естественным, что ему захотелось любовного приключения, простительным, что он вначале скрыл его от меня. Но, конечно, оно ему надоест. Соль такого рода приключений — в новизне. Время работает против Ноэли. Обаяние, которым она обладает в глазах Мориса, спадает, как шелуха. Только если я хочу, чтобы наша любовь вышла из этого испытания непобедимой, не нужно изображать ни жертву, ни мегеру. «Будь всепонимающей, веселой. Прежде всего — будь дружелюбной», — сказала она. Именно таким способом она вновь завоевала Шарля. Терпение не является моей главной добродетелью. Но, в самом деле, я должна сделать усилие. И не только в тактических целях, а из соображений нравственности. Я получила именно ту жизнь, какую хотела: я должна заслужить этот дар. А если я отступлю перед первым испытанием, то все, что я о себе думаю, не более чем иллюзия. Мне свойственна непримиримость — это от отца, и Морис уважает меня за это. Но все равно, я стремлюсь понять другого и суметь примениться к нему. То, что после двадцати двух лет супружеской жизни мужчина завел интрижку — нормально, Изабель права. Это с моей стороны было бы ненормальным, вернее инфантильным, если бы я не допускала этого. Когда я ушла от Изабель, у меня совсем не было желания навещать Маргариту. Но она прислала трогательное письмецо — мне не хотелось ее разочаровывать. Какая грустная приемная, какие глухие, подавленные лица у этих девочек. Она показала мне рисунки, очень неплохие. Она хотела бы стать декоратором или хотя бы оформителем витрин. В любом случае — работать. Я повторила ей обещание юриста, рассказала, какие шаги предприняла, чтобы добиться разрешения забирать ее по воскресным дням. Она питает ко мне доверие, очень любит меня, она потерпит, но не до бесконечности.