Элиза Ожешко - Над Неманом

Вдруг пани Гецолд, которая была свахой у Эльжуси и смотрела на всех с высоты своей длинной тощей фигуры с гордостью арендаторши, бросила наземь недокуренную папиросу и затоптала ее огромной ногой, обутой в прюнелевый ботинок. Этот внезапный перерыв в занятии, столь же излюбленном ею, сколь неподобающем в эту торжественную минуту, был вызван движением, сделанным первой дружкой. Никто из присутствующих не признался бы в этом вслух, но все с тревогой ожидали, будет или не будет он говорить приветствие. Уже не раз случалось, когда ему не нравилась первая дружка, то он капризничал и отказывался выступать. Несколько минут назад Фабиан кивком головы представил его первой дружке, с которой он прежде не был знаком. Многие заметили, что Ясмонт пристально взглянул на Юстину, с низким поклоном взял ее протянутую руку и поцеловал самые кончики пальцев. Никто никогда не видывал, чтоб Ясмонт кому-нибудь кланялся так низко. Затем, обернувшись к товарищам, он щелкнул пальцами и, насколько мог, тихо зашептал:

— Шикарная панна! Посмотришь на нее, будто меду лизнешь!

Ян так и вспыхнул и, как всегда в минуты волнения, вскинул глаза кверху, а другие в знак согласия тихонько причмокнули и одобрительно закивали головами. Только Владислав Осипович, тряхнув черными, как вороново крыло, волосами, шепнул синеокой Цецильке, по которой давно уже вздыхал:

— Ничего особенного я в этой панне не замечаю!

Между тем Казимир Ясмонт сделал движение, заставившее расступиться сдавивших его дружек, и встал против жениха с невестой. Он глянул на поднос, заваленный ветками мирта, провел рукой, затянутой в белую перчатку, по золотистым волосам и заговорил звонким голосом, так что было слышно далеко в саду:

— Этот венок не из жемчугов или алмазов, а из зеленого мирта, означающего девическую чистоту, люб всякому, кто смотрит на него, а тебе, невеста, в этот торжественный день должен служить прославляющим тебя украшением…

Говоря это, он указал на поднос с миртовыми ветками. Затем взял с него венчик и, осторожно держа его в протянутой к молодым руке, продолжал все звонче и громче:

— А теперь, глубокоуважаемые молодые, выслушайте несколько слов, в которых я заключил свои мысли. Ты знаешь, невеста, что уже настал последний час, когда ты можешь надеть этот венец, представленный твоему взору, ибо с нынешнего дня он исчезнет и никогда уже более не украсит твое чело.

Тут Эльжуся всхлипнула и с великим трудом достала из кармана подвенечного платья носовой платок. Но дружка, уставясь на нее, невозмутимо продолжал:

— О, сколь прекрасно и славно девичество! Как о нем не жалеть? Как не лить о нем горькие слезы? И каково должно быть сердце девицы, которая бы не плакала в столь торжественный день? Но говорю вам, нет ничего на свете, что более соответствовало бы естеству человека, нежели брак, который господь, сотворивший небо, землю и золотые звезды, установил для счастья людей. И нет потому причины горевать и печалиться. Ты, невеста, более не будешь лелеяна матерью своей и отцом своим, зато приобретаешь верного друга до гробовой доски и навеки веков. А ты, жених, помни: как веселит бога ясное солнце, так веселит мужа добрая жена. И потому в этот радостный день вашего бракосочетания, глубокоуважаемые молодые, я, как ваш первый и старший дружка, приношу вам от всех собравшихся здесь родных, друзей и знакомых самые лучшие пожелания…

Тут он слегка понизил голос, но, несмотря на давку и жару, уже не слышно было даже громкого дыхания, с таким напряжением все ожидали дальнейших слов дружки, которые прозвучали теперь еще явственнее и торжественнее:

— Пусть же вьются дни вашей жизни, как в этом венке светлые цветы переплетаются с темными, все они испытывают одинаковое наслаждение, ибо все обнимают друг друга. Тревоги, сменяющие радости, и радости, сменяющие тревоги, вы будете переносить в спокойствии душевном, черпая друг у друга утешение в уважении и любви. Так возрадуемся же тому, что ныне в святом костеле сочетаются браком эти двое и принесут друг другу обет верности до гроба. Но вот уже гремит музыка!..

Действительно, в эту минуту две скрипки и виолончель грянули нечто, напоминающее не то бурный марш, не то медленную мазурку. Заглушая громкую музыку, первый дружка поднял обеими руками поднос с миртовыми ветками и сказал в заключение:

— Пора ехать в костел, но прежде чем принять святое таинство, падите к ногам ваших родителей, дабы получить их отцовское и материнское благословение. Прошу вас, панна дружка, примите с ясным челом и веселым взглядом эти мирты и раздайте их ласковой рукой дружкам в ознаменование дня свадьбы!..

Он низко поклонился и подал Юстине поднос с миртовыми ветками, а она взамен положила на него тонкий белый платок с его вензелем, который собственноручно вышила ради этого случая. Его толстая, розовая, веснущатая физиономия с широким лбом и опущенными книзу усами так и вспыхнула от удовольствия и гордости.

— Получи я золотой или бриллиантовый дар, не радовался бы я ему так, как этой памятке, вышитой вашими руками, — сказал он с низким поклоном.

Но в эту минуту кто-то схватил его в объятия. То был Витольд, второй дружка, который вдруг горячо расцеловал его в обе щеки.

— Простите, — говорил он, — вы, может, будете сердиться, что при таком недавнем знакомстве и так смело… но вы произнесли прекрасную речь… Вы сами ее сочинили, или?..

— Частично, частично!.. — отвечал Ясмонт, пожимая руку своему новому другу с такой силой, что его белая перчатка сразу лопнула.

Вдруг музыка смолкла, и в светлице раздался изменившийся до неузнаваемости голос Фабиана. Эльжуся с плачем повалилась ему в ноги, а жених со стуком упал на колени. Однако жесткий широкий галстук не позволял ему нагнуть голову, что придавало ему вид коленопреклоненного пана. А Фабиан, хотя обычай отнюдь не обязывал его произносить речи, заговорил сдавленным от волнения или нарочито измененным, неожиданно тонким голосом:

— Деды и прадеды наши справляли свои свадьбы на том же самом месте, где ныне, дочь моя, и я справляю твою. А потому, дочь моя, памятуя о них, не будь и ты сварлива, суесловна и расточительна, а также упаси тебя бог сидеть, сложа руки, пуще же всего не предавайся праздности и всяческой скверне, но, избрав себе друга до гроба, будь ему помощницей во всех делах его, во всем согласной и покорной.

В этом месте его речи Эльжуся, утиравшая слезы, дернула своего жениха за полу сюртука и гневно шепнула:

— Да нагнитесь же! Видано ли это при отцовском благословении торчать, задрав нос кверху?

Словно по команде, Франусь вдруг энергично смял подбородком сжимавший его обруч галстука и смиренно опустил голову. В эту минуту Фабиан обратил свою речь к нему: