Элиза Ожешко - Над Неманом

— Вот вы всегда умеете утешить меня и развеселить. О, если б я еще лишилась и вас…

— Зачем меня лишаться? — вскинулся Кирло, — когда уже столько лет…

Он покосился на хозяина дома, весьма в эту минуту увлеченного разговором с Ружицем. Потом его серые загоревшиеся глазки впились в нежное лицо пани Эмилии, а костлявая рука медленно скользнула к ее руке, покоившейся на пышном шелку, словно лепесток лилии.

— Бедная вы, бедная, — шепнул он, — уж я сегодня выкину что-нибудь такое, чтобы вас повеселить.

За окнами, на лазурном Немане все так же всплескивали тяжелые весла, вздымая жемчужные каскады; легкий ветерок пробегал по кленам, и шелест листьев сливался с трепетом птичьих крыльев. На противоположном берегу, в дремучем лесу деревенский люд собирал землянику и травы, и оттуда доносилось звонкое аукание.

В это время в одной из отдаленных комнат раздались звуки скрипки. Прислушавшись, можно было догадаться, что в верхнем этаже дома кто-то играл с большою экспрессией и пониманием какую-то трудную музыкальную композицию.

При первых звуках скрипки Кирло, как будто вдохновленный неожиданною мыслью, многозначительно улыбнулся и, не говоря ни слова, выбежал в дверь, ведущую в гостиную, и плотно закрыл ее за собой.

В столовой, вокруг длинного стола, деятельно хлопотала Марта, только что возвратившаяся со своей продолжительной прогулки. Ее большая соломенная шляпа лежала на одном из стульев, а голова с крошечною косицей, заколотою большим гребнем, заботливо склонялась над каждым прибором. Она готовила салат, приносила бутылки с вином, то и дело выбегала из комнаты и возвращалась назад, громко шлепая по полу туфлями.

Прислуживал ей только один подросток, прилично одетый и расторопный, но не особенно привычный к делу и лишь слепо исполнявший ее приказания.

Марта прошла четыре версты туда и обратно, но на лице ее не было видно и следов утомления. Она кашляла, ворчала, учила молодого лакея, но, несмотря на тяжелую походку и педантичность в выполнении всякой мелочи, двигалась так проворно, что в каких-нибудь четверть часа стол на десять человек был накрыт и все приготовления к обеду окончены. Подросток резал хлеб, а Марта раскладывала его по приборам, когда в комнату вбежала Тереса, всплеснула руками и радостно воскликнула:

— А! Панна Марта уже здесь, и к обеду все приготовлено! Как это хорошо, а то пани Эмилия так беспокоилась…

— И совершенно напрасно! — огрызнулась Марта. — Занималась бы своими вязаньями или своим здоровьем, а что касается хозяйства — это все лежит на мне.

— Это ничего, — шепнула Тереса, — но она всегда находится в тревожном состоянии духа. Теперь у нее головокружение, и, конечно, дело кончится мигренью…

— Очень естественно, а зевоты еще нет?

— Слава богу, еще нет! — совершенно серьезно и с видимым чувством благодарности к провидению ответила подруга Эмилии.

— Бенедикт дома?

— Дома; он с гостями и женой… И опять сердится, что вы с Юстиной пошли пешком. Он говорит, что в праздник лошади не заняты.

— Пусть лошади отдыхают, — им работы еще немало… Вечная глупость!.. Что мы — княжны, что ли, какие-нибудь, пешком ходить не умеем?.. Уф! Не могу!

Она, было, закашлялась, но тотчас удержалась, точно пораженная какою-то внезапною мыслью, и подбежала к окну.

— А детей нет как нет! — крикнула она.

Тереса тем временем пересчитывала приборы на столе.

— На десять персон, ей-богу, на десять персон накрыто! — заволновалась она. — Разве еще кто-нибудь к нам приедет? Нас всех шесть человек, двое гостей, — восемь; а здесь на десять… разве еще кто-нибудь приедет?

— Двое женихов к тебе приедут! — с гневной иронией крикнула Марта. — Или мало ты их поджидала?.. Ну, так теперь будут трое сразу! Пан Ружиц уже здесь, а двое еще подъедут…

Она засмеялась так, что ее насмешливые блестящие глаза наполнились слезами. Тереса, слегка покрасневшая, добродушно заглядывала ей в лицо.

— Ну, что вы говорите! Пан Ружиц… разве он может… такой вельможный пан… хотя, положим, сегодня он так на меня смотрел… О! Да все они одинаковы, эти мужчины… Нет, скажите правду: разве кто-нибудь еще приедет?.. Ну, милая моя, дорогая, скажите!

И она силилась своими худыми руками обнять Марту, но та сердито вырвалась из ее объятий.

— А дети! — крикнула она. — Витольд и Леоня уже давно должны быть здесь… Может быть, к обеду подъедут.

— Правда, — разочарованно произнесла Тереса: — я забыла…

— Забыла, забыла!.. — гневно ворчала Марта, направляясь к буфету. — Может быть, и Эмилия забыла… О собственных детях забыла… Что у вас в голове? Романы только да аптека… Вечная глупость!.. А детей-то все нет и нет… О, боже мой, боже! Только бы несчастья, какого не было, а то с этими железными дорогами всего ожидать можно…

Она снова обернулась лицом к окну, голова ее с большим гребнем, воткнутым в косицу, гневно тряслась, а в руке громко звенела связка ключей.

В это время за затворенными дверями столовой послышались торопливые шаги, какая-то борьба; один мужской голос настаивал на чем-то, другой о чем-то просил… Прозвучала струна, наконец, уже дальше, в глубине дома раздался громкий хохот Кирло… Марта, не отрывая глаз от дороги, видневшейся из открытых ворот, не обращала ни на что внимания; зато Тереса сначала приотворила двери, высунула голову и потом, с тонким веселым хохотом, маленькими шажками побежала через сени в гостиную. Двери в покои пани Эмилии были открыты, и пан Кирло, смеясь, тащил туда действительно какого-то весьма потешного человека. То был старичок среднего роста, с толстым брюшком и с круглым лицом, украшенным седыми усами. Его толстые румяные губы складывались теперь в застенчивую, добродушную улыбку, а голубые глаза стыдливо посматривали вокруг. Очевидно, он конфузился своей одежды, состоявшей из широкого цветного халата. Одной рукой старик придерживал полы халата, другой прижимал к груди скрипку. Борьба с паном Кирло была ему не под силу, и он тщетно старался вырваться из его рук.

— Пустите меня, пожалуйста, — шептал он; — разве это можно?.. При дамах… и в халате…

Но Кирло уже втащил его в комнату и представил Ружицу:

— Позвольте мне представить вам знаменитейшего музыканта нашей местности… виноват… Литвы, а может быть, и всей Европы. Небрежность костюма ему, как артисту, извинят все, даже и дамы… С самого дня своего рождения он изучает музыку… Все состояние свое проучил, но зато как играет, как играет!..

— Пустите меня… при дамах… при незнакомом человеке… — умолял старичок, напрягая все свои усилия.

Незнакомый человек, то есть Ружиц, не только не улыбнулся, но даже скорчил недовольную гримасу. Корчинский, вероятно хорошо знакомый с шутками пана Кирло, смотрел через окно на реку; зато пани Эмилия и Тереса обе смеялись: первая — тихо и с некоторой сдержанностью, а вторая громко и с видимым удовольствием. Кирло, ободренный смехом дам и нисколько не обращая внимания на мужчин, продолжал, комически жестикулируя: