Иван Панаев - РОДСТВЕННИКИ

Григорий Алексеич увидел ее и хотел вернуться назад, но уже было поздно.

Наташа обернулась к нему. Григорий Алексеич сухо поклонился ей, остановился в раздумье и не знал, что делать. Встреча была с обеих сторон неожиданна. Ни Григорий

Алексеич, ни Наташа несколько минут не знали, что сказать друг другу.

- Какое прекрасное утро, - произнесла наконец Наташа в замешательстве.

- Да, - отвечал Григорий Алексеич рассеянно и не глядя на нее.

- Отчего вы так рано встали сегодня? - спросила она.

Григорий Алексеич не отвечал ни слова. Наташа повторила свой вопрос.

- И вы, кажется, встали сегодня раньше обыкновенного? - сказал он раздражительно. - Я, признаюсь, не ожидал вас встретить здесь… Вы, верно, чем-нибудь озабочены, какими-нибудь хлопотами по хозяйству?.. Это делает вам честь. Заниматься хозяйством очень полезно, полезнее даже, чем читать.

- Что это значит? Что это за тон? - спросила она. - Объясните мне, что это значит?

Вы так изменились со вчерашнего дня. Я не понимаю вас…

- Вы меня не понимаете?.. - возразил Григорий Алексеич с ядовитою улыбкою, - может быть!

Но в эту минуту он взглянул на Наташу. Ее расстроенный вид, ее распухшие от слез глаза, ее бледность - все это вдруг поразило его.

"Какое же, однако, я имею право оскорблять ее?.. - подумал он. - К тому же верить словам глупого лакея… Может быть, все это было не так. Он переврал". Григорий

Алексеич вдруг бросился к Наташе с чувством.

- Простите меня, - сказал он, - не слушайте меня, я сам не знаю, что говорю! я болен. - И он в отчаянии судорожно ломал свои руки, как нервическая женщина.

- Что с вами? - спросила она, взяв его руку и глядя на него с участием.

Григорий Алексеич не только успокоился совершенно, но ему показалось, что в ее невольном движении выразилась вся сила, вся беспредельность ее любви к нему.

Весь этот и следующий день он был необыкновенно доволен и весел. Может быть, довольствие это продолжалось бы и долее, если бы не Петруша. Петруша давно искал удобного случая сблизиться с Григорьем Алексеичем и серьезно поговорить с ним о

Наташе, о самом себе и о человечестве, которое сильно его тревожило. И когда случай этот, по мнению Петруши, представился, - он передал весь разговор свой с сестрою.

- Так она вам призналась, что любит меня? вам? - возразил Григорий Алексеич, выслушав его и с некоторою злостью измеряя его с ног до головы.

- Да, - отвечал Петруша гордо и торжественно.

- В самом деле?

Григорий Алексеич улыбнулся презрительно.

- Впрочем, - продолжал Петруша, - впрочем, и без признания Наташи я знал и видел всё… ваша и ее тайна была давно угадана мною. Я понял вас с первой минуты вашего приезда сюда. На меня вы можете положиться.

Григорий Алексеич принужденно захохотал.

- Благодарю вас: поверьте, мне очень лестно быть поняту вами, - только я не советую вам слишком полагаться на вашу проницательность. Она легко может обмануть вас, молодой человек!

Петруша побледнел, закусил губу и отстал от него.

Григорий Алексеич проводил Петрушу глазами и ударил себя в лоб.

"Я глупец, совершенный глупец! - подумал он. - Неужели я целый век буду жить фантазиями? После всего, что мне наговорил этот мальчишка, после всего этого можно ли, наконец, сомневаться в том, что такое эта Наташа?.. нет, нет! Пора мне отрезвиться от этой любви, выкинуть этот вздор из головы - все это пошлые остатки глупого романтизма!"

С каждым днем Григорий Алексеич все более и более впадал в разлад с самим собою и беспрестанно изменяя свое обращение с бедною Наташею. Иногда казалось ему, что Сергей Александрыч смеется над его любовию и смотрит на него с сожалением, иногда он был убежден в том, что ему расставили сети, что его ловят, что Сергей

Александрыч вместе со всеми своими родственниками в заговоре против него и что его хотят заставить жениться на Наташе.

Наташа решительно не понимала, что делается с Григорьем Алексеичем. Все в нем последнее время было для нее необъяснимой загадкой. Беспокойство ее возрастало с каждым днем. Но обстоятельство, никем не предвиденное, вдруг вывело ее из ее неопределенного положения,,,

К числу почетнейших помещиков той губернии, в которой находится село

Сергиевское, принадлежит Захар Михайлыч Рулёв. Он имеет генеральский чин и 600 незаложенных душ. Окончив с честию свое служебное поприще, украсив грудь свою орденами и получив генеральский чин при отставке, Захар Михайлович поселился в своей деревне. Ему было тогда 59 лет. Он среднего росту, волосы у него седые, глаза светло- карие, лицо круглое, нос широкий, губы толстые, особых примет никаких. Захар

Михайлыч человек прямой, положительный, деятельный и никогда не заискивавший ничьего покровительства. Для Захара Михайлыча все в жизни ясно и просто, как дважды два четыре.

Сельцо Красное, резиденция Захара Михайлыча, отличается необыкновенным порядком и устройством. При въезде в деревню, у околицы, вместо обыкновенного, полусгнившего и почерневшего сруба, крытого соломой, провалившейся внутрь, - каменная караульня, крытая железом. По обеим сторонам вдоль прямой и широкой улицы вытянутые в струнку крестьянские избы. В середине господская усадьба: одноэтажный каменный выбеленный дом, несколько похожий на казарму, и с обеих сторон в виде полукруга флигеля, также выбеленные, а на площадке перед домом небольшая каменная часовенка, около которой симметрически посажено несколько липок, подпертых палками.

На каждом флигеле надписи: больница, контора, ткацкие и проч. Площадка всегда начисто подметена и усыпана желтым песком. Сельцо Красное более походит на военное поселение, чем на деревню.

Все крестьяне Захара Михайлыча ходят также по струнке. Он сам постоянно наблюдает за всеми работами и ежедневно прохаживается по своим владениям с толстою сучковатою палкою в руке, которая, как и сам он, не остается в бездействии.

Захар Михайлыч строг, но это не мешает красносельцам любить его и называть добрым барином.

И у Захара Михайлыча, точно, доброе сердце. Когда дело спорится и крестьяне его работают охотно, дружно, он с любовию смотрит на них, опираясь на свою палку, и маленькие глазки его прыгают от удовольствия.

- Ай да ребята! - покрикивает он, - молодцы… - Захар Михайлыч часто употребляет поговорку, без которой коренной русский человек обойтись никак не может. Поговорка эта имеет необыкновенное свойство одушевлять и поощрять крестьян к труду. Работа, ободряемая барским словом, закипает еще дружнее и веселее, и сам Захар Михайлыч иногда, расходившись, сбрасывает с себя сюртук и начинает подмогать своим подданным, да так, что пот дождем каплет с его барского чела… Дворня в сельце Красном многочисленна, как и во всех наших деревнях, но зато у Захара Михайлыча и из дворовых никто не сидит без дела. Тунеядцам нет места в сельце его. Он не гнушается надсматривать и за детьми и за бабами, чтобы и они не проводили время в праздности. Он никогда не выходит из дома без цели и решительно не понимает, что такое прогулка для удовольствия. Красоты природы не существуют для него; он даже питает просто что-то враждебное к живописным местоположениям.