Иван Панаев - Дочь чиновного человека

Сколько времени натянуто это полотно - и что же на нем? один только меловой очерк.

Еще ничего не воплотилось в моей мысли, но сколько раз восставали передо мною тени и этого посланца Авраамова, ожидающего с такою святою уверенностию у колодца благодати господней, и этой очаровательной девушки, которая уже при самом рождении наречена господом женою Исаака! Но это только одни тени; я гонюсь за ними и не могу уловить их! О, как мне грустно!.."

Старушка благоговейно смотрела на сына, она не смела перерывать его думы.

"Голубчик! как он страдает!" - шептала она.

Но через несколько минут Александр вдруг обратился к матери, крепко сжал и поцеловал ее морщинистую руку.

- Ваша правда, матушка, - сказал он ей, - бог не оставит нас. Да. будет его святая воля!

В эту минуту он думал: "Я должен утешать ее, облегчать ее горе, - а я, безумец, еще более ее расстроиваю".

Александр горяча любил свою старушку - и как ему было не любить ее? Она не жила собственною жизнию: ее жизнь был он; она дышала им, она смотрела его глазами, его желания были ее желаниями; она предупреждала и угадывала часто его мысли; она, необразованная женщина, возвышалась иногда до идеи, которая не могла быть ей доступна, и все потому, что эта идея принадлежала ему, высказывалась им. Любовь заставляла ее инстинктивно понимать его. Ее сердце срослось с его сердцем; она решительно не могла представить себе, можно ли отделить его существование от ее?

- Ты переживешь меня, Саша, - однажды сказала она ему, - да ты и должен пережить меня; но кто же у тебя останется здесь, кто же будет ходить за тобою, кто будет лелеять тебя, дитя мое? кто же будет тебя так любить, как я люблю? на кого я тебя оставлю здесь? - и она призадумалась, и слеза заблистала в глазах ее.

- Матушка! кто знает? Воля господня неисповедима: смерть не разбирает лет…

Старушка судорожно схватила руку сына и первый раз в жизни посмотрела на него с выражением глубокой тоски и мучительного оскорбления.

- Бог с тобой! кто тебе внушил такую мысль? - Слезы градом катились по лицу ее; она начала крестить его… - Никогда мне не говори об этом, - слышишь ли? никогда. Я грешна; но я еще не до такой степени прогневила бога, чтоб он меня так наказал… Как могло тебе прийти это в голову?

Весь этот день она казалась необыкновенно печальною; возражение молодого человека произвело на нее сильное впечатление; видно, что ей никогда не приходила в голову страшная мысль пережить его - и в эту только минуту вдруг, неожиданно, эта мысль представилась ей во воем ужасе.

Александру было около пяти лет, когда умер отец его, бывший постоянно лет двадцать гувернером в Академии художеств. Долго многие художники с уважением вспоминали о почтенном своем воспитателе, строгом и добром, серьезном и веселом, умевшем и шутить и наказывать, которого все любили и боялись. Долго многие из них помнили любимую фразу Игнатия Васильевича, которую он произносил важно, с расстановкою, перебирая обыкновенно большую печатку, висевшую на цепочке по его темно-гороховым брюкам: "Строгость - вещь полезная, а потому необходимая; сначала неприятно, да потом слюбится, ей-богу правда; вспомните и Игнатия Васильевича". Когда

Саша стал подрастать, Игнатий Васильевич иногда, по праздничным дням, приводил его с собой в классы, брал на руки и, обращаясь к воспитанникам, говорил: "Вот вам еще художник, ну кланяйся же им, Сашурка, да проси, чтоб полюбили". Но дитя не слушало отца, протягивало ручонки к картинам и кричало: "Папа, папа, посмотри, какой человек там, а вон там мальчик с крылышками! Зачем у него крылышки, папа?" Саша не любил игрушек; для него лучше всех игрушек был карандаш, он все черкал им по бумаге и говорил, что рисует того мальчика с крылышками, что висит наверху. Он не любил, когда его брали гулять или в гости, а все просился наверх картинки смотреть.

По смерти Игнатия Васильевича жена его осталась с пенсионом, которым она едва могла только прокормить себя да бедного сына. О воспитании его думать было нечего; сердце ее раздиралось при взгляде на него; она целые ночи просиживала у его постельки, молилась и плакала. Так прошло пять лет. В это время один из воспитанников Академии, по привязанности к старому своему наставнику, в свободные часы учил Сашу грамоте и рисованью. Наконец бог услышал материнскую молитву, нашелся добрый человек, который сжалился над положением этой женщины и определил Сашу в Академию пенсионером на свой счет. Успехи его превзошли все ожидания: им не могли нахвалиться; мать видела в нем своего будущего кормильца, и надежды ее начинали осуществляться, - она отдохнула от горя. Однажды, перед самым выпуском своим, он пришел к матери необыкновенно рассеянный и задумчивый.

- Матушка, - сказал он, помолчав немного, - я назначен в числе тех, которых посылают за границу на казенный счет.

Старушка вздрогнула и со страхом посмотрела на него. Она знала, что Италия была любимою его мечтою, что во сне и наяву почему-то он все бредил этою Италиею, несмотря на то, что желание свое посетить ее считал несбыточным. И теперь его сон неожиданно сбывался.

"Я должна расстаться с ним на старости лет!.. - Старушка чувствовала, как кровь останавливается в ее жилах. - Умереть без него!.." - И она едва не упала со стула.

- Ты едешь? - проговорила она наконец коснеющим языком.

- Я остаюсь, - отвечал он твердым голосом. - Я у вас один. Мне ли покинуть вас?

Старушка ожила при этих словах и бросилась на грудь сына, обнимала и обливала его слезами, хватала его руку, чтобы поцеловать ее. Она понимала, что он приносит ей жертву, и несвязно лепетала ему:

- Ты со мной всегда! бог благословит тебя!.. Мы не разлучимся…

Напрасно мы стали бы следить за каждым шагом его жизни в эти годы. Грустна и утомительна повесть, в которой действуют два лица: поэт и общество; два лица, чуждые и враждебные друг другу, которые никогда не сходились и никогда не сойдутся. Великий

Гете дивно изобразил в резком очерке жизнь. этого бедного страдальца, которого в мире зовут художником, - и после Гете тысячи брались за этот предмет. Пушкин в десяти выстраданных стихах высказал отношения художника к обществу:

Смешон, участия кто требует у света.

Холодная толпа взирает на поэта,

Как на заезжего фигляра…

Слава! слава!.. Изучите жизни великих творцов и спросите самого себя: легко ли добыли они ее? Вы художник? вы хотите известности, хотите, чтобы вас все знали, чтобы о вас все кричали? это не так-то скоро, погодите! Прежде, чем о вас заговорит как о человеке какая-нибудь Надежда Сергеевна, надобно, чтобы заговорила ее сиятельство

Антонида Помпеевна; но прежде, чем заговорит ее сиятельство… О, история о том, каким образом получается в свете известность, очень долга…