Иван Панаев - ОНАГР

- Извините, до свидания, - и выпорхнула из комнаты, как птичка.

"Если бы не этот проклятый чтец, может быть, сегодня…" - подумал Онагр. - Васька! пошел куда-нибудь… ну, хоть на Дворцовую набережную, а там на Невский - и домой…

Васька, что, я думаю, другие кучера теперь смотрят на тебя?

- Как же-с, сейчас, Петр Александрыч, два господина спрашивали? чьи сани.

- Хорошо одетые?

- Да-с. Должно быть, важные господа.

Онагр улыбнулся.

Петербургские увеселения. - Ростовщик. - Любовь Онагра. - Кредиторы. - Письмо

- В Петербурге очень весело! - сказал Петр Александрыч пересчитывая восемьсот рублей, присланные ему из деревни, - да надолго ли здесь этих денег? Посмотрим, надолго ли?

Он положил деньги в карман и поехал завтракать к Доминику, обедать к Дюме; после обеда сел играть в домино на шампанское, потом в Большой театр.

В театре он в ложе у Катерины Ивановны… Она разодета, как на бал: руки ее закованы в браслеты, грудь открыта, на голове чалма с золотыми кистями. Возле нее сидит Анна

Львовна, сестра Настасьи Львовны*, которая * См. повесть: "Прекрасный человек". иногда гостит в доме Бобыниных и разливает чай для гостей и которую иногда Катерина

Ивановна удостоивает чести брать с собою в театр. Анна Львовна в ложе у Бобыниной точно в раю: это для нее редкий праздник! все, что есть у нее лучшего, она надела на себя… И лорнет в ее руке, и пудра сыплется с лица…

Петр Александрыч навел зрительную трубку на какую-то танцовщицу и сказал

Катерине Ивановне:

- Ma фуа! эль не данс па маль!..

Катерина Ивановна обратилась к нему и отвечала:

- Oui.

Он посмотрел на нее страстно, он глазами заговорил ей о любви своей… А в глубине ложи сидел безмолвно господин высокого роста и крепкого сложения, улыбался сам с собой, поводил усами и расправлял усы.

А в первом ряду кресел с правой стороны счастливый офицер с золотыми эполетами, вооруженный телескопом, рукоплескал фигуранткам, упивался взорами своей толстой Маши и восхищался легкостью ее ног, которые он, для поддержания собственного достоинства, называл ножками.

А офицер с серебряными эполетами бегал между кресел по ногам и бормотал

"пардон" и "пермете".

- Извини, мон-шер, - говорил он Петру Александрычу, столкнувшись с ним в буфете, - что я не прислал тебе ста рублей, которые проиграл; вообрази, меня обокрал лакей: все пятьсот рублей унес и много золотых вещей… Я на днях тебе пришлю, честное слово.

Спектакль кончился. За ужином у Леграна Петр Александрыч рассказывал офицеру с золотыми эполетами о том, как офицер с серебряными эполетами проиграл ему триста рублей и не платит.

- Не понимаю, - прибавил он, - как можно играть, когда нет денег!..

Через две недели, считая с этого ужина, из восьмисот рублей, присланных маменькой, в кошельке у Онагра осталось только один рубль семьдесят пять копеек.

Грустно посмотрел он на свою единственную монету, пощелкал языком и подумал:

"Надо занять хоть тысячи две… только даст ли этот проклятый Шнейд? Я и без того ему должен. Загадаю".

Он пустил монету по столу.

- Если ляжет орлом, так даст, а если решеткой, так нет.

- Орел! орел!.. А если не даст? что будешь делать?

Он принудил себя выкурить сигару, - трубка ему опротивела, потому что у Дюме он не видал ни одного льва с трубкой, прошелся по комнате, свистнул раза два или три и отправился к Шнейду… Голова у него кружилась от сигары, но он сказал самому себе:

- Что за беда! привыкну; трубку курить - mauvais genre!

У ворот ростовщика он повстречался с тем штатским, у которого было сморщенное лицо и изнеженные движения.

- Мосьё Разнатовский, куда вы? - спросил он, по своему обыкновению, в нос.

Онагр немного смутился.

- Я… так… нужно к одному знакомому… а вы?

- Я от Шнейда - моего поверенного. Au plaisir…

"Та-та-та! - подумал Петр Александрыч, - поверенный! знаем мы эти штуки: просто, брат, занимал деньги…"

Ростовщик прохаживался по своей зале, уставленной бронзой и дорогими мебелями.

Он сам отворил дверь.

- Здравствуйте, Адам Иваныч, - сказал ему Онагр с непринужденною улыбкою, сбрасывая с себя шинель, а между тем сердце у него так и билось.

- Мое почтение, - сухо отвечал ростовщик.

- Что, любезный Адам Иваныч, как вы поживаете?

- Помаленьку.

- А я встретил у ваших ворот моего приятеля… штатский, как бишь его фамилия… всегда позабываю… у него такое сморщенное лицо… он от вас сейчас вышел.

- Анин?

- Да, да… Что, верно, к вам за деньгами приезжал?

- Нет, ему не надо занимать; у него много денег.

- А зачем же он был у вас?

- Он нанимает форейтора через одного моего знакомого.

- А-а-а! У меня до вас… - Петр Александрыч закашлялся… - Какие у вас прекрасные бронзы, Адам Иваныч, я думаю, дороги? Приятно украсить комнаты такими вещами.

- Да, вещи недурные: канделябры рококо стоят две тысячи, а часы в последнем вкусе, - они называются как-то мудрено, - четыре тысячи рублей. Я, пожалуй, продам их, если сыщутся охотники… Не знаете ли вы кого? У меня нет ничего заветного: эти продам, другие достану.

- Конечно… Гм… - Петр Александрыч снова закашлялся… - Я… к вам… с маленькой просьбой.

- Что вам угодно?

- Мне нужна… не… небольшая сумма на полгода…

- Вы мне еще должны. Через месяц срок вашему заемному письму, - сказал ростовщик, понюхав из золотой табакерки.

- Я знаю… но я хотел просить вас отсрочить и переписать заемное письмо, вместе с теми, которые я хочу занять теперь.

- Нет, прежде старый долг отдайте.

- Я с большим бы удовольствием, но маменька мне тысяч пять пришлет только тогда, как продаст хлеб… а теперь… Я не знаю, будут ли у меня деньги через месяц.

- Мне-то что за дело, когда ваша маменька продаст хлеб? Зачем же вы занимали? Если вы через месяц не заплатите, я представлю заемное письмо ко взысканию.

- Помилуйте, Адам Иваныч! я, клянусь вам, веду свои дела аккуратно, только неурожай… У меня имение прекрасное: четыреста душ.

- Это имение вашей маменьки, а не ваше.

- Ей-богу, мое… все мое…

- У вас есть документы?

- Какие документы?

- На это имение, что оно принадлежит вам?

- Все бумаги в деревне у маменьки; я, если хотите, выпишу их.

- Зачем? Не беспокойтесь: у меня нет денет. Я не могу дать вам ни гроша.

У Онагра замерло сердце.

- Ради бота, Адам Иваныч, возьмите с меня какие. хотите проценты… Мне только на полгода: вы меня этим вполне обяжете; я… мне крайняя нужда…

- Извините, не могу…

Ростовщик подошел к двухтысячным канделябрам, стряхнул с них пыль своим носовым платком и потом обратился к Онагру:

- У вас нет залога?

- Нет.

- Кто же вам даст взаймы так?

- Отчего же? У меня есть дядя, у которого две тысячи восемьсот душ: я его единственный наследник, и маменька пишет, что копит мне деньги.