Эрнест Хемингуэй - Вешние воды

Писать таким образом — начиная не с начала — очень хлопотное дело. Автор надеется, что читатель его поймет и простит за это краткое пояснительное слово. О себе я знаю, что с превеликой охотой прочту все, что когда-нибудь напишет читатель; льщу себя надеждой, что и читатель отплатит мне той же монетой. И если кто-либо из читателей соизволит прислать мне что-либо свое на предмет критического замечания или совета, меня каждый день после обеда можно найти в кафе «Купол», где я болтаю об искусстве с Гарольдом Стирнсом и Синклером Льюисом, и читатель может либо самолично занести свой материал, либо переслать через мой банк, если у меня когда-либо будет счет в банке. А теперь, с позволения читателя — но пусть он не подумает, будто я собираюсь его подгонять, — мы вернемся к Йоги Джонсону. Только прошу иметь в виду, что тем временем, как мы возвращаемся к Йоги Джонсону, Скриппс О'Нил и его супруга подходят к закусочной. Что там с ними произойдет, я еще не знаю. Был бы очень рад, если бы читатель смог мне помочь.

Йоги Джонсон миновал фабричную проходную и зашагал по улице. В воздухе чувствовалась весна. Снег таял, и в сточных канавах бурлила вода. Йоги шел по середине улицы, там, где заледеневший снег еще держал дорогу. Потом свернул налево и перешел мост через Медвежью. Лед на реке уже тронулся, и он загляделся на бурный поток. Внизу, по-над водой, на кустах ивняка уже начинали зеленеть почки.

Настоящий чинук, подумал Йоги. Мастер хорошо сделал, что отпустил рабочих. Задерживать кого-либо в такой день было бы безрассудством: всякое может случиться. Хозяин, фабрики знает что к чему. Когда повеет чинук, лучше отпустить людей. Если кто и покалечится, так не по его вине. Он не будет подлежать закону об ответственности нанимателя. Они ведь разбираются в таких делах, эти великие помповые дельцы. Что-что, а это они знают.

Йоги был встревожен. У него из головы не шло одно. Настала весна — теперь уже очевидно, — а ему не хотелось женщины. В последнее время это беспокоило его все больше и больше. Он уже почти не сомневался. Не хотелось. Накануне вечером он зашел в городскую библиотеку. Взглянул на библиотекаршу — и никакого желания. Смотрел, будто на пустое место. В ресторанчике, где у него был постоянный абонемент, он глаз не сводил с официантки, которая подавала ему заказ. И опять то же самое. На улице ему встретилась стайка девушек, возвращавшихся из средней школы. Он окинул взглядом всех по очереди. И хоть бы одна из них пробудила в нем желание. Определенно с ним что-то не так. Неужели он уже ни к чему не пригоден? Неужели всему конец?

«Что ж, — подумал Йоги. — С женщинами, может, и все, хотя как-то не очень верится; но зато у меня осталась любовь к лошадям». Он шел крутым склоном. Он взбирался на крутой склон, который от Медвежьей тянулся к дороге на Шарлевуа. Собственно говоря, подъем был не такой уж и крутой, но сморенному весенним воздухом Йоги он показался чуть ли не утесом. Впереди при дороге вынырнула фуражная лавка. Возле лавки была привязана упряжка отличных лошадей. Йоги подошел к ним. Ему хотелось погладить их. Удостовериться, что не все еще потеряно. Когда он подошел ближе, лошадь, стоявшая с его стороны, скосила на него глаз. Йоги полез в карман за кусочком сахару. Но сахара не оказалось. Лошадь прядала ушами и щерила зубы. Другая резко отдернула голову. Как! Это и все, что он получил за свою любовь к лошадям? Да нет, они, наверное, какие-то ненормальные. Может, у них сап или шпат? А может, сбиты копыта? Или, может, у них пора течки?

Йоги поднялся на пригорок и повернул налево, по дороге к Шарлевуа. Миновав последние домишки на окраине Петоски, он вышел на открытый проселок. Направо лежало поле — до самого залива Литл-Траверс. Голубая полоса его сливалась с широченным простором озера Мичиган. По другую сторону залива высились поросшие соснами холмы за Харбор-Спрингс. А дальше — недосягаемая глазу Кросс-вилледж, обиталище индейцев. Еще дальше — Макинакский пролив и Сент-Игнас, где с Оскаром Гарднером, работавшим рядом с Йоги на помповой фабрике, случилось некогда удивительное и захватывающее приключение. А еще дальше Су, которое принадлежало и Канаде и Америке. Самые горькие петосские пьяницы иногда ездили туда накачиваться пивом. Для них это были счастливейшие дни. А там, далеко, по другую сторону на краю озера, лежал Чикаго, туда и направлялся Скриппс О'Нил в тот богатый событиями вечер, когда от первого его брака остались лишь воспоминания. А поблизости, в штате Индиана, — Гэри с его громадными сталелитейными заводами. А от него недалеко и Хаммонд. И Мичиган-сити. А несколько дальше, тоже в штате Индиана, — Индианаполис, где жил Бут Таркингтон. Не повезло ему, бедняге. А еще дальше на юг — Цинциннати, штат Огайон. Потом Виксбург, штат Миссисипи. Потом Вако — штат Техас. Ну и велика же она, наша Америка!

Йоги сошел с дороги и сел на кучу бревен, откуда были видны и озеро и заозерные дали. Во всяком случае, война закончилась, и он жив.

Там есть один парень, в этой книжке Андерсона, что он взял накануне в библиотеке. И почему он все же ничего не почувствовал к библиотекарше? Не потому ли, что думал о ее зубах — они у нее вроде бы искусственные? Или, может, из-за чего-то другого? Кто знает? Да и что ему в конце концов эта библиотекарша?

А тот парень, в книжке Андерсона, он тоже служил в армии. И, как пишет Андерсон, два года был на войне. Как же его зовут? Какой-то Фред. У этого Фреда в голове все перепуталось от ужаса. Однажды ночью во время боя он отправился на парад — стоп, не на парад, а в дозор на ничью землю, — увидел там какого-то человека, который брел, спотыкаясь в темноте, и выстрелил в него. Тот упал замертво. Это был единственный раз, когда Фред сознательно убил человека. На войне не часто приходится убивать, говорилось в той книжке. Черта с два, не часто! Особенно, когда ты пробыл на фронте два года, да еще в пехоте. Выходит, люди сами гибнут? А что, и гибнут, думал Йоги. Андерсон писал, будто Фред не соображал, что делает. Мол, он и его товарищи могли бы заставить того человека сдаться в плен. А они сами словно обезумели. И после этого побежали с фронта. Интересно, черт возьми, куда же это они побежали? Уж не в Париж ли?