Эрнест Хемингуэй - Вешние воды

— Будьте любезны, — обратился Скриппс к немолодой официантке, которая в этот момент вышла из кухонной поворотной двери. — Скажите: это закусочная Брауна?

— Да, сэр, — ответила она. — «Кус на любой вкус».

— Спасибо, — сказал Скриппс и подсел к стойке. — Принесите, пожалуйста, тушеных бобов — мне и моей пичуге.

Он расстегнул рубашку и выпустил птицу на стойку. Она нахохлилась и встрепенулась. Потом требовательно клюнула бутылку с кетчупом. Официантка протянула руку и погладила птицу.

— Смотри, какая смелая птаха! — заметила она, но тут же опомнилась и смутилась. — Простите, что вы заказали, сэр?

— Бобы, — повторил Скриплс. — Для себя и для птицы. Официантка приоткрыла окошечко в кухню. На миг Скриппс увидел теплое, заполненное паром помещение и там — большие кастрюли и чайники и ряд блестящих жестянок на стенной полке.

— Две порции бобов! — деловым тоном крикнула официантка в окошечко. — Одну со свининой и одну простую — для птицы.

— Один момент! — отозвался голос из кухни.

— Сколько же ей, вашей пташке? — спросила официантка.

— Не знаю, — ответил Скриппс. — Я ведь ее подобрал только сегодня вечером, когда шел по железной дороге из Манселоны. Меня бросила жена.

— Бедная крошка, — сказала официантка. Она капнула себе на палец кетчупа, и пташка благодарно клюнула его.

— Меня бросила жена, — снова сказал Скриппс. — Мы пошли выпивать на железную дорогу. Мы часто ходили туда по вечерам и смотрели на поезда. Я пишу рассказы. Один напечатан в «Пост», а еще два в «Дайэл». Менкен хочет прибрать меня к рукам. Но я не такой дурак. Ни к чему мне эта Polizei [Полиция (нем.)]. Начхал я на их Katzenjammer [Похмелье (нем.)].

Что за чушь он несет? Бред какой-то. Нет, так нельзя. Надо взять себя в руки.

— Скофилд Тейер был моим лучшим другом, — продолжал он. — Я закончил Гарвардский университет. Единственное, чего я от них хочу, — это человеческого отношения ко мне и к моей птице Хватит с меня этой Weltpolitik [мировая политика (нем.)]. К черту доктора Кулиджа!

Мысли его путались. Он знал, почему. Это было умопомрачение от голода. Слишком уж дал себя знать резкий северный воздух.

— Послушайте, — сказал он. — Не принесли бы вы мне хоть немножко этих самых бобов? Вообще-то я не люблю никого подгонять и хорошо понимаю, когда надо оставить человека в покое.

Окошечко приоткрылось, и появились две дышащие паром тарелки с бобами: одна большая, другая — маленькая.

— Пожалуйста, — сказала официантка.

Скриппс набросился на большую тарелку. Кроме бобов, там лежал маленький кусочек свинины. Птичка весело клевала бобы, каждый раз запрокидывая головку, чтобы проглотить.

— Это она благодарит бога за вкусную еду, — заметила пожилая официантка.

— Ага, бобы чудесные, — согласился Скриппс.

От съеденной пищи в голове у него стало понемногу проясняться. Что за чушь он тут плел об этом Генри Менкене? Или Менкен и впрямь его преследует? Ничего себе перспектива! У него ведь в кармане 450 долларов. А когда они кончатся, он всегда сумеет положить этому конец. Если на него будут уж слишком давить, он их порадует! Пусть только попробуют...

Наклевавшись, птичка уснула. Она спала, стоя на одной ножке, а другую поджала, спрятала в перьях.

— Когда ножка у нее притомится, она станет на другую, а этой даст отдохнуть, — пояснила официантка. — У нас дома была старая скопа, так она тоже так спала.

— А где был ваш дом? — спросил Скриппс.

— В Англии. В Озерном крае. — Официантка грустно усмехнулась. — Родина Уордсворта, помните?..

Ох уж эти англичане! Разбрелись по всему земному шару. Не сидится им, видишь ли, на своем островке. Удивительный нордический люд, одержимый мечтой об империи.

— Я ведь не всегда была официанткой, — обратила на себя его внимание собеседница.

— Уверен, что нет.

— Ну да? — не поверила она. — Это довольно странная история. Но, может, вам неинтересно?

— Что вы, напротив, — ответил Скриппс. — Вы не будете возражать, если я когда-нибудь использую ее для рассказа?

— Ради бога, если только вы найдете ее интересной, — улыбнулась официантка. — Только вы, конечно, не назовете моего имени?

— Разумеется, если вы не хотите, — сказал Скриппс. — Кстати, можно заказать еще тарелку бобов?

— Распробовали? — улыбнулась официантка. Лицо у нее было серое и испещренное морщинами. Было в нем что-то от той актрисы, что умерла в Питтсбурге. Как же ее звали? Кажется, Ленора Ульрик. Она играла в «Питере Пэне». Ну да. Говорили еще, будто она всегда закрывала лицо вуалью, вспомнил Скриппс. Славная была женщина. Вот только Ленора Ульрик ли? Может, и нет. А впрочем, все равно...

— Вы в самом деле еще хотите бобов? — спросила официантка.

— Да, — просто ответил Скриппс.

— Еще одну большую! — крикнула она в окошечко. — Птице больше не нужно.

— Один момент, — послышался ответ.

— Ну так рассказывайте, прошу вас, — мягко сказал Скриппс.

— Это случилось в год Парижской выставки, — начала она. — Я была тогда еще совсем молодой, jeune fille [молодая девушка (франц.)], и приехала из Англии вместе с матерью. Мы хотели попасть на открытие. По дороге с Северного вокзала до гостиницы на Вандомской площади, где нас уже ожидал номер, мы заехали в парикмахерскую и купили там какую-то мелочь. Мать, помню, взяла запасной флакон нюхательной соли — так называют ее тут, в Америке... — она усмехнулась.

— Да, да, я слушаю. Нюхательная соль, — подтвердил Скриппс.

— Мы, как и положено, зарегистрировались в гостинице, и нам дали две смежные комнаты — именно так мы и заказывали. Маме немного нездоровилось после дороги, и мы поужинали в номере. Я была до крайности возбуждена тем, что завтра увижу знаменитую выставку. Но дорога утомила и меня — когда переплывали Ламанш, нас здорово качало, — и я крепко заснула. Проснувшись утром, я позвала матушку. Она не отозвалась, и я пошла ее будить. Но вместо матери я увидела в ее постели какого-то французского генерала.

— Mon Dieu! [боже мой! (франц.)] — воскликнул Скриппс.

— Я страшно перепугалась, — продолжала официантка. — Потом позвонила, чтобы вызвали управляющего. Пришел портье, и я попросила объяснить, где моя мать. «Что вы, мадемуазель! — ответил портье. — Мы и знать не знаем. Вы приехали сюда с генералом таким-то...». Как, бишь, его? Никак не припомню фамилии...

— Пусть будет генерал Жоффр, — предложил Скриппс.

— Да, что-то вроде этого, — сказала официантка. — Я была сама не своя от страха. Вызвали полицию, я потребовала регистрационную книгу. «Увидите, — говорю, — что я записана вместе с матерью». Пришли полицейские, и портье принес книгу. «Вот смотрите, мадемуазель. Вы записаны тут с этим генералом, с ним и приехали вчера вечером в нашу гостиницу». Я была в отчаянии. Наконец, вспомнила, где находится парикмахерская. Послали за парикмахером. Ажан привел его в гостиницу. «Я вчера заходила к вам со своей матерью, — сказала я парикмахеру. — И мать купила у вас флакон нюхательной соли». «Я хорошо вас помню, мадемуазель, — отвечал парикмахер. — Но вы были не с матерью. Вы были с пожилым французским генералом. И он, кажется, купил щипчики для усов. Во всяком случае, покупка записана в моих книгах, можно уточнить». Я себя не помнила от горя. Тем временем полицейские привели извозчика, который доставил нас от вокзала в гостиницу. Он тоже клялся, что я была не с матерью... Ну как, не надоела вам моя история?