Фридрих Шпильгаген - Въ двѣнадцатомъ часу

Смежная комната оказалась тою самою гостиной, которую Свенъ такъ хорошо помнилъ съ самаго того утра. Но въ то время комната была пуста, въ ней царствовали полусумерки, среди которыхъ демонскіе полуопущенные глаза той красавицы приводили въ смятеніе впечатлительнаго посѣтителя. Теперь же комната была оживлена многочисленнымъ обществомъ и розовые оттѣнки заходящаго солнца, врываясь въ гостиную сквозь открытыя двери балкона, сливались съ ослѣпительнымъ свѣтомъ свѣчей.

Свенъ замѣтйлъ эту разницу, пока его взоръ устремился на желанный портретъ для удостовѣренія себя въ его пребываніи здѣсь, и въ ту же минуту обратился на даму, сидѣвшую на диванѣ за кипящимѣ самоваромъ и угощавшую чаемъ гостей, сидѣвшихъ вокругъ стола.

Эта дама была оригиналомъ портрета.

Но удивительная вещь: Свенъ чувствовалъ странное разочарованіе. Онъ долженъ былъ согласиться, что художникъ не отступилъ, можетъ быть, отъ правильной красоты очертаній, отъ нѣжности, красокъ, богатства дивныхъ темнорусыхъ волосъ; но то упорное презрѣніе къ жизни въ ея нѣсколько нахмуренныхъ бровяхъ, та неизреченная скорбь въ полузакрытыхъ, печально опущенныхъ глазахъ, то полное слезъ подергиваніе въ углахъ прекрасныхъ губъ — были ли хотя слѣды отъ всего этого на лицѣ спокойномъ какъ маска, привѣтствовавшемъ вновь представленныхъ гостей едва замѣтною улыбкой? «Поистинѣ» такъ думалъ Свенъ послѣ того какъ былъ представленъ другимъ дамамъ и кавалерамъ, сидѣвшимъ вокругъ стола, и могъ держаться въ сторонѣ, чтобъ безъ помѣхи дѣлать сравненіе между оригиналомъ и портрегомъ: «поистинѣ, я былъ вполнѣ правъ, когда при первомъ впечатлѣніи почувствовалъ, что художникъ изображалъ не дѣйствительность, а идеалъ своего воображенія. Теперь предъ глазами моими неоспоримое доказательство. Успокойся, обманутое сердце, и пойми, что на землѣ не можетъ существовать того, что наполняетъ душу блаженствомъ.»

Свенъ испытывалъ въ жизни своей много разочарованій подобнаго рода, да и собственно говоря, не вся ли его жизнь была длиннымъ рядомъ разочарованій, которыя приготовляла ему необузданная живость фантазіи и чрезчуръ взыскательныя требованія, которыхъ онъ вслѣдствіе того добивался отъ вещей и людей? Но никогда еще не казалась ему такъ мучительна эта разница, всегда остающаяся въ пользу идеала, когда къ дѣйствительности примѣняется масштабъ воображенія. Съ робкой тоскою приближался онъ къ портрету, надѣясь теперь лицомъ къ лицу увидѣться съ богиней; — завѣса упала и что же увидѣіъ его смущенный взоръ? Простую смертную женщину, хорошенькую, очень хорошенькую — но только женщину...

Свенъ довольно наглядѣлся. Чувство горечи переполняло его душу. Ему хотѣлось бы сейчасъ уйти. Неумолкающій говоръ и смѣхъ общества за чайнымъ столомъ вдругъ опротивѣли ему и показались пошлыми. Чрезъ нѣсколько минутъ онъ вышелъ въ залу и присоединился къ гостямъ, которые все еще не насмотрѣлись на колекцію жуковъ. Бенно предупредилъ уже его въ залѣ и даже прочиталъ лекцію объ удивительномъ насѣкомомъ, которое за нѣсколько дней предъ тѣмъ доставлено было Дургаму однимъ пріятелемъ его изъ Бразиліи. Бенно былъ опытнымъ зоологомъ и именно жукъ былъ его сильною стороною. Онъ умѣлъ разсказать интереснѣйшія исторіи на счетъ этого созданія, такъ что его слушатели, и поучались и восхищались. Но никто не прислушивался къ его лекціи съ такимъ любопытствомъ, какъ Дургамъ. Свенъ, воспользовавшись этимъ временемъ, подробно изучалъ физіономію этого человѣка.

Но съ какимъ тщаніемъ ни старался онъ изучать его, а все же не могъ добиться настоящаго результата. Широкій, мужественный лобъ обозначалъ необычайную силу мышленія, твердо сомкнутыя губы и сильный, угловатый подбородокъ тоже указывали на могучую силу воли и ни предъ чѣмъ не отступающую рѣшимость — но вотъ и все тутъ. Ни однимъ взглядомъ глаза его не обличили, что таится въ душѣ этого человѣка; ни одна улыбка не обнаружила, что у него въ сердцѣ происходитъ. Когда онъ говорилъ — а онъ не мало дѣлалъ такихъ замѣчаній, изъ которыхъ легко можно было заключить, что онъ основательно изучалъ естествовѣдѣніе — и слова его произносились ровнымъ, спокойнымъ голосомъ, и видно было, что всѣ его мнѣнія были взвѣшены и обсуждены съ строгою справедливостью. Казалось невозможнымъ, чтобъ этотъ человѣкъ позволилъ себѣ увлечься своими чувствами, казалось даже, что онъ неспособенъ на такое увлеченіе. Въ концѣ концовъ, этотъ человѣкъ произвелъ на Свена впечатлѣніе двери подъ тройнымъ замкомъ.

И по мѣрѣ того, какъ это впечатлѣніе овладѣвало Свеномъ, усиливалось и его участіе къ прекрасной, холодной женѣ этого холоднаго, окоченѣвшаго мужа.

«Кто знаетъ», думалъ онъ про-себя: «на сколько градусовъ ея холодность надо отнести на счетъ ея мужа? Кто знаетъ, не погребена ли подъ этою мраморною улыбкой цвѣтущая, отрадная жизнь, мало-по-малу умирающая, пока совсѣмъ оцѣпенѣетъ благоуханная, блистательная весна въ этой ледовитой зимѣ?»

Въ эту минуту пришло ему на память описаніе характера мистера Дургама, сдѣланное его болтливою хозяйкой. Не вслѣдствіе ли страха его деспотизма, напуганная, она поневолѣ облеклась личиною равнодушія, такъ мало подходящею ко всей ея наружности? Свенъ чувствовалъ невыразимое желаніе получить отвѣтъ на эти вопросы, найти разрѣшеніе нѣмой, тихой загадки на лицахъ мужа и жены, и вотъ потянуло его опять въ гостиную, откуда въ эту минуту доносился отчетливый и рѣзкій голосъ молодого американца, только-что возвратившагося изъ путешествія по Востоку. Самоувѣренная и вмѣстѣ изящная осанка его пріятно поразила Свена при первомъ взглядѣ на него.

— Позвольте мнѣ подтвердить свое мнѣніе только однимъ примѣромъ, сказалъ господинъ Куртисъ: — въ многолюдномъ обществѣ на минеральныхъ водахъ по близости Нью-Йорка я позволилъ себѣ подхватить на руки маленькую шаловливую дѣвочку, которая, бѣгая въ перегонку съ другими дѣтьми, въ пылу игры налетѣла прямо на меня. Крошечная особа съ ужасомъ отскочила отъ меня и сказала: «Я не позволяю вамъ, сэръ, дотрогиваться до меня!» Никогда я не забуду тона,какимъ прикрикнула на меня пятилѣтняя мисъ двадцати дюймовъ высоты, не забуду также и тѣхъ взглядовъ негодованія, которыми удостоили меня близсидѣвшія дамы.

— Что же вы желаете доказать этимъ анекдотомъ? спросилъ одинъ изъ посѣтителей.

— А то, что американская женщина съ молокомъ матери всасываетъ самостоятельность, которою отличается отъ всѣхъ своихъ сестеръ, насколько я имѣю честь ихъ знать; что эта характеристика положена уже основаніемъ въ врови и нервахъ американокъ, и этотъ даръ природы, такъ же какъ и слѣдующее за тѣмъ воспитаніе, въ которомъ все соединяется, чтобъ увеличить это гордое чувство самостоятельности, и даютъ имъ превосходство, которымъ онѣ пользуются. Американская женщина безгранично свободное существо, какъ нигдѣ не бываетъ другой женщины. Пятилѣтнимъ ребенкомъ она прикрикнетъ на незнакомаго человѣка: «Милостивый государь, не смѣйте дотронуться до меня!» тогда какъ нѣмецкое дитя всякаго назоветъ «дядею». Будучи молодою дѣвушкой, американка сближается съ молодымъ человѣкомъ, гуляетъ, катается съ нимъ и чрезъ недѣлю отправляетъ его ни съ чѣмъ, если онъ ей не понравился, а потомъ снова удостоиваетъ своего вниманія другого и никто въ обществѣ не находитъ въ этомъ ничего неприличнаго, такъ что даже самъ мистеръ Смитъ или мистеръ Джонсъ не отваживаются противъ этого возмущаться. Даже будучи женою, она исполняеть свои обязанности съ строгой добросовѣстностью, пока это ей возможно, но коль скоро настала минута, когда она убѣждается, что должна сдѣлать выборъ между добрымъ именемъ и своею страстью, и если она дѣлаетъ рѣшительный шагъ съ самоувѣренностью, силою разрывая каждую цѣпь, оковывающую ее, хотя бы самую крѣпкую цѣпь — такъ и этотъ поступокъ, действительно демонскій, все же будетъ чисто по-американски.