Фридрих Шпильгаген - Въ двѣнадцатомъ часу

Прошло нѣсколько дней послѣ той ночи. Сведъ полагалъ, что безъ всякаго труда снова пріютится въ столицѣ, но съ каждымъ днемъ убѣждался, что люди и отношенія никогда не встрѣчаются такимъ же, какими были оставлены. Если же они не измѣнились и остались тѣми же, то въ насъ произошла перемѣна, а чаще всего случается и то и другое. Изъ всѣхъ старыхъ товарищей-студентовъ одинъ Бенно оказался въ столицѣ. Свенъ розыскивалъ то того, то другого; одинъ умеръ, другой уѣхалъ въ Америку, третій, отличавшійся высокомѣрными надеждами, уѣхалъ школьным учителемъ въ уѣздный города близъ польской границы, а о прочихъ съ-тѣхъ-поръ не было ни слуху, ни духу. Вмѣстѣ бывало они смѣялись, плакали, мечтали и кутили, обращались другъ съ другомъ какъ братья и были на ты, клялись въ вѣчной дружбѣ; теперь же они безъ вѣсти пропали и даже имена ихъ какъ-то забывались. Въ память о прошломъ Свенъ посѣщалъ тѣ мѣстй, гдѣ собиралась студенческая корпорація, къ которой и онъ съ Бенно когда-то принадлежалъ. Все тѣ же картины висѣли на стѣнахъ, все тѣ же флаги, роговые кубки и прочія прелести студенческаго житья-бытья были тутъ. На прежнихъ мѣстахъ стояли столы, но за смолами сидѣло другое поколѣніе — все незнакомыя лица, которыя показались Свену необычайно моложавыми, вѣроятно потому, что онъ самъ сталъ на пять лѣтъ старше. Ему трудно было сознаться, что было время, когда онъ самъ съ не меньшимъ воодушевленіемъ, какъ и окружающая его мододежь, распѣвалъ пѣсни о «свободѣ переполняющей сердце» о «великолѣпномъ домѣ, который желательно воздвигнуть», о «плотничьемъ подмастерьѣ, который долженъ выстроить висѣлицу изъ золота и мрамора» и о «жукѣ, возсѣдающемъ на плетнѣ».

Въ этомъ случаѣ съ нимъ сталось то же, что и съ другими бываетъ. Пять лѣтъ отсутствя производятъ повсюду необыкновенныя превращенія. Остроумный адъюнктъ превращается въ педанта-професора, прелестный юноша въ отвратительнаго франта, очаровательная, веселая дѣвушка въ угрюмую хозяйку дома.

Къ не малому своему смущенію сдѣлавъ это открытіе въ первые же два дня своего прибытія, Свенъ на третій день убѣдился, что было бы гораздо благоразумнѣе не увеличивать списка своихъ разочарованій и бросить всякую попытку, переживать старыя отношенія, которыя очевидно сдѣлались совсѣмъ новыми. Онъ поселился за городомъ въ тихомъ, уединенномъ домѣ, изъ оконъ котораго видны были виноградники, чудесная широкая рѣка и горы; тутъ онъ рѣшился жить только въ обществѣ Бенно, своихъ занятій и воспоминаній.

Можетъ быть, въ настоящее время молодой философъ былъ совсѣмъ не такъ равнодушенъ, какъ воображалъ. Можетъ быть, въ выборѣ даже квартиры имъ руководило какое-нибудь обстоятельство, которому философу не слѣдовало бы придавать особеннаго значенія. Это обстоятельство заключалось именно въ томъ, что съ маленькаго балкона изъ его комнаты можно было видѣть нѣкую терасу и довольно хорошо наблюдать, что на этой терасѣ происходить, посредствомъ отличнаго бинокля, находившагося въ числѣ его дорожныхъ вещей. Можетъ быть, подрзрительно отчасти и то, что Свенъ бросаль свои наблюденія, лишь только заслышатся въ передней шаги Бенно; но. еще подозрительнѣе, то, что въ глубокую ночь, когда ни одной звѣздочки нѣтъ на небѣ, когда такъ темно, что руки свои нельзя видѣть, тѣмъ менѣе можно видѣть слабо освѣщенную комнату шагахъ въ двухъ стахъ отъ него, онъ все-таки сидѣлъ на балконѣ и смотрѣлъ на терасу до-тѣхъ-поръ, пока свѣтился матовый огонекъ въ окнѣ; но часто и огонекъ бывало исчезнетъ, а Свенъ все сидитъ на балконѣ и смотритъ на терасу.

Предъ глазами Свена представлялся все этотъ портретъ, который онъ видѣлъ въ раннее утро пребыванія своего въ гостиной того; дома, куда онъ, зараженный своеволіемъ Бенно, вторгнулся такимъ непозволительнымъ способомъ; онъ не могъ забыть лица, которое въ сумеркахъ склонялось къ нему, такое блѣдное, тихое, такое гордой и холодное. Оно являлось въ его сновидѣніяхъ и съ ужасающей ясностью предстояло предъ его мыслью, когда онъ просыпался послѣ короткаго, тревожнаго сна; оно преслѣдовало его, куда бы онъ ни уходилъ, гдѣ бы ни останавливался; черные, умные, неземные глаза этого призрака безпрерывно были на него устремлены и, казалось, безпрестанно предлагали ему вопросъ, какъ-будто отъ отвѣта на этотъ вопросъ зависѣла вся его участь; ни днемъ, ни ночью этотъ образъ не давалъ ему покоя, заставлялъ его безмолвствовать въ обществѣ, быть разсѣяннымъ и задумчивымъ даже въ присутствіи Бенно. Напрасно Бенно призывалъ на помощь все свое остроуміе и веселость характера, чтобъ задумчиваго товарища, вырвать изъ области мечтаній; напрасно онъ произносилъ краснорѣчивыя рѣчи о безуміи «часы счастья портить подобною тоской».

— Съ радостью, этимъ солнечнымъ сіяніемъ души, бываетъ тоже, что съ солнечнымъсвѣтомъ въ природѣ, возражалъ ему Свенъ: — какъ за то, такъ и за другое мы должны быть благодарны, когда они посылаются намъ и радуютъ насъ; но создать ихъ мы не можемъ, и потому не слѣдуетъ намъ и желать несбыточнаго.

Подобными изреченіями можно было довести до отчаянія даже Бенно. полнаго жизни я веселости.

— Кто не принимаетъ совѣтовъ, тому и помочь нельзя! восклицалъ Бенпо. — Если у тебя есть охота и обязанность ловить кузнечиковъ, такъ и лови. Что до меня касается, такъ много дѣла и получше у меня найдется. Прощай!

Свенъ и не старался задерживать убѣгавшаго товарища, хотя чувствовалъ, что Бенно правъ и что безумно истинное наслажденіе дружеской бесѣдою мѣнять на болѣзненныя радости почти пустыхъ, безсодержательныхъ мечтаній. Онъ самъ не могъ себѣ объяснить страннаго состоянія, въ которомъ находился; онъ чувствовалъ только, что съ нимъ происходило что-то необыкновенное.

— Тутъ дѣло не просто, говорилъ онъ про-себя: — картина произвела на меня волшебное обаяніе. Она, должно быть, заколдованная. Какъ возможно, чтобъ обыкновенная картина могла производить подобное впечатлѣніе? Будь я юношей лѣтъ восемнадцати — -ну, можно бы еще это допустить, но теперь, когда мнѣ минуло двадцать-восемь лѣтъ, подобное донкихотство неизвинительно и непонятно.

Извѣстно, что сумасшедшій рыцарь ламанчскій считалъ себя самымъ разумнымъ человѣкомъ и что онъ первый смѣялся надъ собою, когда было ему доказано, что онъ вступилъ въ жестокій бой съ вѣтренными мельницами. Тѣмъ не менѣе онъ былъ помѣшанъ и сражался съ вѣтренными мельницами; вотъ такъ и Свенъ, несмотря на свои надежный двадцать-восемь лѣтъ, готовъ былъ влюбиться въ картину, въ кусокъ размалеваннаго холста, въ ничто; несмотря и на то, что въ первый же вечеръ свиданія съ любимымъ другомъ послѣ многихъ лѣтъ разлуки, когда они сообщали другъ другу все пережитое и, какъ обыкновенно случается, коснулись сердечныхъ дѣлъ, онъ утверждалъ, что до настоящаго времени истинно любилъ только одну женщину, да и та была его мать. Бенно сталъ оспаривить и затянулъ: «Твое здоровье, мой любезный», и требовалъ, чтобы Свенъ отвѣчалъ ему на тостъ искрометнымъ виномъ и назвалъ бы по имени свою милую, и кончилъ тѣмъ, что не на шутку разозлился, когда Свенъ сталъ увѣрять его, что для удовлетворенія любопытства своего друга ему пришлось бы солгать. Свенъ говорилъ правду. Бываютъ люди, которые, по врожденной имъ чистотѣ чувства и мыслей, чувствуютъ, инстинктивное отвращеніе отъ всего безнравственнаго, для которыхъ мучительна всякая непослѣдовательность. Они получили вмѣстѣ съ рожденіемъ то, что другимъ достается посредствомъ тщательнаго воспитанія и часто очень долгаго и горькаго опыта. Къ такимъ людямъ принадлежалъ и Свенъ, и задушевныя отношенія, въ которыхъ онъ жилъ съ своею матерью, испытанною тяжелою судьбой, не мало способствовали стремленію ко всему, что честно, благородно и изящно, и усиленному отвращенію отъ всего пошлаго, нечестнаго и безобразнаго. Вотъ почему онъ оставался чуждъ тѣхъ пошлыхъ интригъ, которыя, по мнѣнію многихъ, — очень несправедливому мнѣнію — такъ извинительны молодому человѣку и за которыя однако ему приходится иногда такъ дорого расплачиваться. Съ другой стороны судьбѣ было угодно, что Свену еще не случалось встрѣтить женщину, которая хотя бы до нѣкоторой степени подходила къ его взыскательному вкусу. Люди, одаренные богатымъ воображеніемъ, всегда бываютъ поэтами или художниками, хотя они, быть можетъ, никогда кисти въ руки не брали и въ жизнь ни одного стиха не написали. Божественная идея Рафаэля не даетъ имъ покоя, тѣмъ болѣѳ, что, при недостаткѣ художественныхъ познаній, они никогда не бываютъ въ силахъ выразить свой идеалъ въ художественномъ произведеніи. Тогда они бросаются искать въ дѣйствительности того, что можетъ выразить только божественное искусство, и отъ этихъ напрасныхъ поисковъ они начинаютъ до такой степени смущаться и омрачаться, что въ концѣ концовъ вступайтъ въ бой съ вѣтренными мельницами и влюбляются въ неодушевленныя изображенія.