Джордж Дюморье - Трильби

Ему нравилось зарабатывать как можно больше денег, чтобы тратить их по-царски на щедрые подарки матери и сестре, которые стали жить несравненно лучше благодаря его быстрым успехам. Мир не знал более великодушного сына и брата, чем Маленький Билли, чье израненное сердце больше не способно было любить!..

Как бы в противовес окружавшему его великолепию ему доставляло удовольствие время от времени погружаться в жизнь лондонских трущоб в самой восточной части города. Вскоре он стал своим человеком в Уайтчепеле, Доках, Ратклиф Хайвей, Ротерхизе и рабочих предместьях. Многое интересовало его, и многое ему нравилось среди населявших эти кварталы выходцев из разных стран. У него появилось такое же множество друзей среди корабельных плотников, таможенных служащих, грузчиков, старых моряков и тому подобных людей, как и в великосветских кварталах Бейсуотера и Блумсбери.

Особенно он любил посещать кабачки, где вечерами собирались славные парни выпить, раскурить трубку и спеть песню за столом, заставленным пенящимися кружками, на одном конце которого восседал во всей своей славе мистер председатель вечеринки, а на другом — мистер его заместитель. Они принимали в свою компанию каждого, у кого была трубка, щепоть табаку, кто мог заплатить за пинту пива и охотно пел.

Никаких рекомендаций не требовалось: как только новоприбывший усаживался на свободное место поудобнее, мистер председатель ударял по столу своей длинной глиняной трубкой, водворял тишину и обращался к своему визави: «Мистер заместитель, сдается мне, у только что пришедшего джентльмена такая наружность, будто он умеет петь. Может быть, вы будете так любезны попросить вышеупомянутого джентльмена не отказать нам в удовольствии послушать его?»

Мистер заместитель передавал эту просьбу новоприбывшему, который притворялся удивленным, скромно отнекивался, но в конце концов соглашался. Прочистив как следует горло, он устремлял взор в потолок и после двух-трех неудачных попыток бодро запевал трогательно сладким тенорком «Кэтлин Мавурнин»:

Маленький Билли не обращал внимания на ирландский акцент, если голос был приятен, а певец не фальшивил и пел о простых, нежных, искренних чувствах.

В другой раз кто-либо затягивал громоподобным басом:

И, по мнению Билли, простонародный выговор ни на йоту не преуменьшал британского удальства, которое находило свое выражение в подобных песнях, и ровно ничего не прибавлял к их хвастливой и нелепо агрессивной вульгарности.

Выступление заканчивалось под общие оглушительные аплодисменты. Дальше, согласно ритуалу, председатель предлагал тост: «За вас и вашу песню, сэр!» — и пропускал стаканчик. Все следовали его примеру.

Потом мистер заместитель спрашивал в свою очередь: «А кроме этой премилой песенки, какой поговоркой можете вы порадовать нас, сэр?» И зардевшийся от смущения певец, если он был знаком с правилами, отвечал: «Подали в Ньюгейте жареную баранью ногу, да. некому ее съесть!», или: «Да не повстречается тому, кто взбирается на вершину благополучия, друг, катящийся под гору!», или: «Выпьем за ту, что разделяет наши печали и приумножает наши радости!», или: «Выпьем за ту, кто разделяет наши радости и удваивает наши расходы!» — и так далее.

Снова пили и аплодировали, повторяя: «Внимание, слушайте!» А затем мистер заместитель обращался к новоприбывшему: «Теперь ваш черед, сэр, попросить кого-либо из джентльменов спеть — для общего удовольствия!»

Так проходил вечер.

И едва ли на этих вечеринках бывал человек популярнее Маленького Билли; песня его была лучше, а тост сердечнее всех, и председательствовал он с таким благодушием и приятностью, что любо было смотреть! Даже Додор или Зузу не смогли бы превзойти его в этом.

Он чувствовал себя так же легко, свободно и непринужденно на этих скромных собраниях, как и на концертах в роскошных гостиных высшего света, где за великолепными роялями сидели аккомпаниаторы-профессионалы, а высокооплачиваемые певцы развлекали пением гостей, занятых в это время болтовней.

Присущее Маленькому Билли умение привлекать всеобщую симпатию все более расширяло круг его знакомых, как бы вознаграждая его за утраченную им способность любить кого-нибудь в отдельности. У него не было закадычных друзей, он решительно пресекал все попытки к сближению, все проявления чувства, на которые он, как и сам понимал, не смог бы ответить. Многие из пламенных почитателей его таланта, испытавшие на себе его обаяние, были вынуждены в конце концов признать, что, несмотря на высокую одаренность, Маленький Билли капризный и холодный человек, который легко сходится с людьми и так же легко расходится с ними.

Его привлекало любое общество, он с одинаковым удовольствием катался как на маленьком речном пароходике, так и на яхте миллионера; на крыше переполненного омнибуса или в коляске сиятельного знакомого; ему было приятно чувствовать тепло и локоть соседа, гримаса брезгливости никогда не появлялась на его лице. Вот почему, по-моему, такой настоящей, глубокой симпатией к человеку, такой искренней, сердечной любовью к ближнему проникнуто все его творчество.

Однако он предпочитал бывать среди лучших и образованнейших представителей своего класса, людей, которые по роду своей профессии занимаются умственным трудом, начиная от лорда верховного судьи Англии и ниже. В его глазах они были солью земли, и он старался общаться главным образом с ними.

В конце концов среда, к которой мы принадлежим, кажется нам всегда наиболее симпатичной и близкой, даже если это преступная среда. Нигде в другом обществе нас не принимают столь радушно и приветливо; наибольший успех мы имеем все-таки в своей среде, если у нас есть хоть какие-либо данные для этого; а память о нас живет там дольше, чем за ее пределами (если, конечно, мы оставляем по себе хоть какую-то память).

Поэтому часы отдыха и развлечений, короткие остановки на жизненном пути, полном трудов, забот и напряженных усилий, Билли проводил в кругу людей, близких ему по духу и занятиям. Их общество являлось для него как бы оазисом, прохладным и тенистым, где можно было отдохнуть душой и вкусно поесть, хоть это и не были раззолоченные палаты. Дружеские беседы больше отвечали его вкусам, чем великосветская болтовня на спортивные, узко политические или придворные темы, чем разговоры о новой красавице или о ближайшем матче сезона, об обращении герцога в католическую веру или о последнем скандале в аристократическом кругу.