Марк Твен - ЖИЗНЬ НА МИССИСИПИ

Лоцманского «щенка» с самого начала приучают презирать все опасности, связанные с призванием лоцмана, и предпочитать любую смерть позору ухода с поста, если есть хоть малейшая возможность пригодиться на посту. И эта наука прививается так прочно, что даже на молодых, малоопытных лоцманов уже можно надеяться, зная, что они не оставят штурвал и умрут возле него, если потребуется. На мемфисском кладбище похоронен молодой парнишка, погибший у штурвала много лет тому назад на Уайт-Ривер, спасая жизнь другим людям. Он сказал капитану, что если успеет, несмотря на пожар, довести судно до песчаной мели намного подальше, то всех можно будет снасти; пристать же к крутому берегу реки — значило наверняка погубить много жизней. Он успел посадить судию на мель, но к этому времени пламя окружило его, и, пытаясь выбраться, он получил смертельные ожоги. Его уговаривали бежать раньше, по он ответил, как подобает ответить лоцману:

— Я не уйду. Если я уйду — никому не спастись; останусь — все спасутся, кроме меня. Я остаюсь.

На борту было около двухсот человек, и никто, кроме лоцмана, не погиб. На мемфисском кладбище этому юноше был поставлен памятник. Когда мы, плывя вниз по реке, остановились в Мемфисе, я пошел было разыскивать его, но у нас было так мало времени, что я должен был вернуться, так и не выполнив своего намерения.

Из разговоров на катере я еще узнал, что Дик Кеннет умер, — его пароход взорвался близ Мемфиса, и Дик был убит; что еще несколько человек, которых я знавал, пали на войне, двух или трех подстрелили у штурвала; что еще один очень близкий мой приятель, с которым я много раз ходил рулевым, вышел из своего дома в Новом Орлеане как-то ночью, несколько лет тому назад, чтобы получить какие-то деньги в отдаленной части города, и больше его не видели, — предполагали, что он убит и брошен в реку; что Бен Торнберг давно умер; что умер и его дикий «щенок», с которым я так часто ссорился всю дневную вахту. Это был горячий, отчаянный мальчишка, вечно попадавший в беду, вечно занятый проделками. Пассажир из Арканзаса привез как-то огромного медведя на корабль и привязал его на цепь к спасательной шлюпке, на нижней палубе. «Щенок» Торнберга не мог успокоиться, пока не пробрался туда и не отвязал медведя, чтобы «посмотреть, что он сделает». Его любопытство было немедленно удовлетворено. Медведь гонялся за ним по палубе, не переставая, милю за милей, а двести человек, в качестве безбилетной публики, гоготали, жадно глядя через перила; наконец медведь отхватил фалду от куртки парнишки и ушел в подпалубное помещение дожевывать ее. Вахтенный молниеносно удрал и оставил медведя в одиночестве. Скоро тот заскучал и вышел поразвлечься. Он обследовал весь пароход, посетил каждый его уголок, — впереди него авангардный отряд убегавших людей, а позади него — безгласная пустота. Когда наконец хозяин изловил его, то на всем пароходе только они двое и были видны: все остальные попрятались, и пароход казался совершенной пустыней.

Мне рассказали, что один из моих друзей умер у штурвала от разрыва сердца в 1869 году. Капитан в это время был наверху. Он увидел, что пароход несется к берегу, и окликнул лоцмана. Не получив ответа, капитан бросился к нему — и нашел его мертвым на полу.

Мистер Биксби пережил взрыв на Мадридской излучине; он не был ранен, по второй лоцман погиб.

Джордж Ритчи пережил взрыв у Мемфиса — он был отброшен от штурвала в воду и оглушен. Вода была страшно холодная; он держался за кипу хлопка, — главным образом зубами, — и плыл по течению, пока не обессилел; его вытащили матросы, находившиеся на обломке корабля. Они вспороли кипу и запаковали его в хлопок, разогрели замиравшую в нем жизнь и благополучно доставили его в Мемфис. Сейчас он служит лоцманом у Биксби на «Батон-Руже».

В жизнь одного из пароходных кассиров, ныне покойного, вплелось романическое приключение — правда, немного смешное, но все же романическое. Когда я с ним встречался, это был беспечный молодой гуляка, хвастун, добряк, беззаботио щедрый и довольно явственно обещавший растратить все свои способности и ничего не достигнуть. В одном из западных городков жил богатый бездетный старик иностранец с женой; в их семье жила хорошенькая девица — не то друг, не то служанка. Молодой кассир, о котором я говорю, — звали его не Джордж Джонсон, но пусть в этом рассказе он зовется Джордж Джонсон, — познакомился с этой девушкой, и они согрешили; старик иностранец узнал об этом и стал их упрекать. Им стало стыдно, и они солгали, сказав, что уже женаты, что они тайком поженились. Тогда старик иностранец забыл обиду, простил и благословил их. После этого они могли грешить не скрываясь. Затем жена иностранца умерла; вскоре и он последовал за ней. Друзья дома собрались отдать последний долг; среди друзей были и юные грешники. Завещание было вскрыто и торжественно оглашено. В нем все огромное состояние старика до последнего гроша переходило к миссис Джонсон.

А такой личности вообще не было. Тогда юные грешники скрылись и сделали весьма большую глупость: сочетались браком у какого-то подозрительного мирового судьи и уговорили его датировать брак задним числом. Ничего хорошего из этого не вышло. Дальние родственники слетелись, раскрыли обман необычайно быстро и легко и завладели всем богатством, а Джонсоны остались очень законно и по воем правилам нерасторжимо связанными узами честного брака, по без единого гроша для поддержания их супружеского счастья. Все это — подлинные факты; и не во всяксм романе встретишь столь многозначительную фабулу.

Мы поговорили и о капитане Айсайе Селлерсе, сейчас уже давно покойном. Это был прекрасный человек, человек благородной души, и его уважали и на берегу и на реке. Он был очень высокого роста, хорошо сложен и красив; я его помню уже стариком, ню даже и тогда у него были черные, как у индейца, волосы, а его глаз и рука были вернее, нервы и мысль крепче и яснее, чем у любого члена лоцманского братства, будь то молодой или старик. Он был патриархом этого дела. До появления пароходов он служил лоцманом на барже; он уже плавал пароходным лоцманом, когда ни один из лоцманов, живых и здоровых ко времени, о котором я веду рассказ, еще и не трогал рулевого колеса. Поэтому его собратья питали к нему тот почтительный страх, каким всегда окружены знаменитые современники, сохранившиеся от прошлых времен. Он знал, как к нему относятся, и, вероятно, от этого его природная гордая осанка, и без того несколько чопорная, стала еще строже.

После него остался дневник, но, очевидно, он был начат не в первое его плавание на пароходе, которое, как говорят, было совершено в 1811 году, то есть в тот год, когда первый пароход взбудоражил воды Миссисипи. После его смерти корреспондент газеты «Сент-Луис Рипабликен» извлек из дневника капитана Селлерса следующие данные о нем: