Шолом Алейхем - Мариенбад

Ваш М. М.

Наш кружок в Мариенбаде единогласно решил, что ваше присутствие настолько приятно, что мы осмеливаемся пригласить вас вместе с вашей подругой, мадам Пекелис, завтра на нашу прогулку в Эгер. Там будут все наши интимные знакомые, и мы очень приятно проведем время. Мы будем кататься на лодке, а я буду читать мою басню, которую сочинил о дочерях Ямайчихи, и надеюсь, что доставлю вам истинное удовольствие. Думаю, что поскольку мадам Курлендер соглашается, то и вы, и ваша подруга тоже должны согласиться. Мы находимся в Мариенбаде, а не в Варшаве на Налевках и должны быть далеки от всяких предрассудков.

Сердечно приветствую вас обеих.

Ваш Марк Давидович М.

Моей дорогой супруге госпоже Бейльце, да здравствует она!

Я получил твое письмо, прочитал его от начала до конца и подумал: может быть, ты и права! Может быть, я и в самом деле, как ты говоришь, в этих делах отстал? Может быть, я и в самом деле, как ты говоришь, человек старого мира и не знаю, что к чему? Возможно, что я не слишком изощрен, хотя люди, кажется, не считают меня чересчур большим глупцом. Возможно, что ты права: каждый шалопай и прощелыга, будь он старый холостяк, будь у него смородина на носу, будь он рвач, дерущий семь шкур с живого и с мертвого, но коль скоро он живет в Берлине, он считается кавалером и имеет право рассказывать чужим женам, что они ему нравятся с первого взгляда. Ему говорят в глаза, что он идиот и нахал, а он тем не менее преподносит мне на следующий день букеты и цветы, а я обязан принимать это как должное и не имею права швырнуть их ему в рожу. Возможно, что ты права: когда я еду в вагоне черт знает с кем и показываю им свое обручальное кольцо, а они принимаются целовать мою руку, то я не имею права набить им морду, или вышвырнуть из вагона, или по крайней мере позвать кондуктора и приказать их вывести. Наоборот, я должен еще воспользоваться их услугами, чтобы они помогли мне выгрузить багаж из вагона, и выслушивать при этом тысячи комплиментов, от которых с души воротит… Возможно, что я выдохся, что я человек старого мира и ровно ничего не понимаю… Когда на вокзале мне навстречу выходит молодой человек, одессит, о котором я знаю, что он известный шарлатан, и начинает у меня выспрашивать, кто я и что я, то я не имею права сказать: «А вы кто, молодой человек? А вы что такое?» Нет! Упаси бог! Я обязан немедленно, тут же на месте объявить его своим кавалером, сесть с ним в один экипаж и трястись вместе с ним с вокзала в город, так чтобы не только Ямайчиха, которая и сама славится на весь мир, но и действительно весь мир видел, как жена Шлоймы Курлендера с Налевок разъезжает по Мариенбаду с одесским шарлатаном совершенно открыто и показывает всему миру большой кукиш. Но этого одного мало. Коль скоро Меер-шарлатан так любезен, и пришел меня встречать на вокзал, и помог мне управиться с багажом, и сел со мной на одного извозчика, то могу ли я заехать куда мне хочется? Ни в коем случае! Я должен, я обязан остановиться как раз в той самой гостинице, где живет этот одессит, непременно с ним ходить осматривать Мариенбад, ему одному позволить вести себя в ресторан и, уж конечно, сидеть с ним за одним столом, чтобы Ямайчиха, Чапник, Лойферман и Бройхштул, Шеренцис и Пекелис – иначе говоря, чтобы все Налевки из конца в конец видели, с кем жена Шлоймы Курлендера, Бейльця, ест немецкий обед! И наоборот, когда приходит приятель мужа и намерен передать от мужа привет, я должен постараться как можно скорее спровадить его, потому что друг мужа ведь не кавалер, а тут – и кавалер, и одессит, и джентльмен, и вообще замечательный молодой человек, которому, чуть только он получил приданое, жена не нужна, тем более что в Мариенбаде есть женщины более красивые и одинокие; они вынуждены в одиночку выходить в этом городе из вагона, в одиночку садиться на извозчика, в одиночку заезжать в гостиницу и ходить в ресторан обедать без всякого кавалера. Как же можно это допустить? А то, что это мерзавец и негодяй, которого вся Варшава знает как облупленного, меня не касается!

Но к чему говорить, дорогая Бейльця, к чему злословить просто так, без доказательств? Вот тебе письма моего друга Хаима Сорокера, посмотри, что он, родной шурин, пишет о твоем прекрасном кавалере и джентльмене, которого у нас на Налевках никто иначе не называет, как Меер-шарлатан.

Я уверен, дорогая Бейльця, что, прочитав письмо Сорокера, ты сама увидишь, что для тебя гораздо полезнее слушаться моего совета и держаться поближе к моим друзьям, а не к одесским шарлатанам, которые бросают своих жен, порхают по Мариенбаду и высматривают, не приедет ли красивая женщина, нуждающаяся в их услугах. А если Ямайчиха будет рассказывать о моем друге басни, будто он день и ночь играет в «шестьдесят шесть» с твоей родственницей Хавеле Чапник, то должен сказать тебе, дорогая Бейльця, что, во-первых, это вранье, а во-вторых, если даже это и правда, то виновата в этом твоя родственница, а не он. Доказательство – посмотри сама, что пишет мне об этом Хаим Сорокер. Они иной раз играют в «шестьдесят шесть», потому что ему скучно, не с кем играть, вот он и играет с ней. Но он так же хочет играть, как я хочу танцевать, потому что Хавеле, когда проигрывает, не платит. Прочти хорошенько письма Сорокера, тогда увидишь, что он пишет мне обо всем, ничего не упуская из виду. А когда прочтешь эти письма, пришли их мне обратно, потому что я дал ему честное слово, что ни одна душа знать не будет, о чем он мне пишет.

Я полагаю, ты сама понимаешь, что он поступает правильно, когда пишет мне, потому что он мне добрый друг по-настоящему и, уж во всяком случае, не «выдохшийся». Уж он-то человек умный и практичный. Он понимает, что к чему. Поэтому прошу тебя, дорогая Бейльця, как только получишь это письмо, обязательно повидайся с моим другом Хаимом Сорокером, но ничего не рассказывай ему, чтобы он даже не подозревал, что ты знаешь о его письмах ко мне. Передай ему мой дружеский привет и возьми у него деньги на мой счет, сколько тебе требуется. Сумма пусть тебя не смущает: еще двадцать пять рублей, еще пятьдесят – это не играет роли, если уж столько потрачено. Но помни раз и навсегда, что мне для тебя не жалко всего того, что идет тебе на пользу, потому что твое здоровье мне дороже всего на свете.

Затем да будет тебе известно, дорогая Бейльця, что был у меня гость, твой дядя Мойше из Радома, и промучил меня целые сутки. Он хочет, чтобы я дал ему должность в моем новом доме. Я предложил ему приличное пожертвование, но он отказался. Он, говорит, не побируша, с протянутой рукой не ходит, он хочет, говорит, честно зарабатывать кусок хлеба. Не знаю, что он имеет в виду и что с ним делать. А от твоего дяди Нахмена из Кутно я получил письмо. Он пишет, что погорел во время большого пожара, остался с женой и детьми в чем были, и просит помощи. Я выслал ему сколько мог, хотя, по правде говоря, я читаю газеты и нигде не видел, чтобы в Кутно был большой пожар. Словом, деньги уходят как дым, а пока вырвешь у квартирантов плату за квартиры, глаза на лоб вылезают. А новый дом втянул меня так глубоко, что чувствую я себя как человек, идущий на дно. Но только ты не думай, что я пишу тебе об этом для того, чтобы у тебя уходило поменьше денег. Упаси бог! Ни в чем себе не отказывай! Береги себя от дурных людей, от шарлатанов, которые не думают о своих женах и высматривают более красивых. Придерживайся лучше моих друзей, выполняй аккуратно предписания врачей, и будь здорова, и приезжай, с Божьей помощью, здоровая домой, как желает тебе искренне твой супруг Шлойма Курлендер