Ганс Шерфиг - Ботус Окцитанус, или восьмиглазый скорпион

На этом их первая встреча закончилась. Главный врач полиции в течение длительного срока укреплял свои нервы солеными ваннами в теплом Средиземном море, смягчал свою душу ароматом цветущей желтой мимозы и освежал желудок апельсинами и грейпфрутами, содержащими много витаминов, причем можно было рвать эти плоды прямо с дерева. А у лектора хватило времени, чтобы основательно повторить Овидия и посочувствовать поэту, который, подобно Персею, уносился на своих легких, быстрых крыльях поэзии к дому и семье, которых он лишился, и к жене, которой ему так недоставало.

Звуки, доносившиеся из внешнего мира, были здесь совершенно иные, чем в Южной тюрьме, где всю ночь напролет слышалось завывание собак. Каждые пятнадцать минут раздавался бой часов на городской ратуше, и Карелиус мог следить за временем. Несколько слабее слышно было, как звонят колокола в церкви, и лектор подпевал знакомой мелодии:

Иногда играла шарманка в одном из дворов густо населенного квартала, и лектор заучил популярную песенку, которую премьер-министр сочинил в веселую минуту. Ее распевали по всей стране, а народ присочинил к ней продолжение:

И лектор вспоминал о «Ярде» и уборщице, которая назвала его «гнездом скорпионов»; она сказала: «Прогнила самая сердцевина!»

До Карелиуса доносились и многие другие звуки. По соседству одно за другим взрывали старые здания. Чтобы строить новые, нужно было что-то удалять. Лектор слышал мощные удары молота по железу и камню, и ему казалось, будто земля содрогается и вот-вот разверзнется под ним. Где-то там одетые в рабочие комбинезоны люди разрушали основы старого мира. Он трещал и понемногу разваливался. С каждым ударом молота рушилась частичка того мира, который лектор Карелиус считал самым лучшим из всех возможных либералистических миров. «Может быть, действительно нет ничего вечного? — раздумывал преподаватель истории, прислушиваясь к ударам молота. — А может, буржуазная эпоха не является завершением истории и ее последним словом?» Так размышлял он, сидя у себя в камере, прислушиваясь к тому, что происходило за стенами тюрьмы, и слыша, как кто-то ударами молота разрушает фундамент мира.

Зима выдалась не морозная, настолько мягкая, что даже работы на открытом воздухе не приостанавливались. В газетах писали о наблюдавшемся за последние годы улучшении климата. По радио передавались доклады о благотворном влиянии Гольфстрема, который приносит с собой тепло Атлантического океана к омываемым им берегам. Правительство считало это своей заслугой. Премьер-министр произносил речи о хорошем урожае, который его партия обеспечила стране. Безработных было немного, количество их не превышало тот обычный резерв, который в любое время желателен для либералистического рынка труда.

Всюду велись большие стройки. В мягкую зимнюю погоду легко было возводить каменные стены и класть цемент. Строились красивые склады для взрывчатых веществ, которые американская нация по своей доброте подарила стране. Строились новые огромные казармы из красного кирпича, столовые, гаражи и ангары. Время от времени два-три офицера из строительной службы армии попадали в тюрьму за то, что чересчур много хапнули. В часы прогулок на дворе и «парада горшков» лектор Карелиус встречался с подтянутыми полковниками и старшими лейтенантами. Они придавали особый стиль тюремной жизни. Шагая по-военному, в ногу, несли они по коридорам свои горшки. А на воле военное министерство публиковало призывы о пополнении командного состава, чтобы таким образом возместить довольно значительные потери, понесенные армией в мирное время. Работы на открытом воздухе зимой так и не прекращались. За городом, где после оттепели зазеленели озимые хлеба, кое-где начали цементировать поля. Сотни гектаров земли залили цементом для авиабаз, и тысячи гектаров были расчищены и подготовлены для тиров и учебных плацев. Были разрушены хутора и хозяйства хусменов [63] Хусмены — малоземельные крестьяне. — Прим. перев. . Дома снесли, деревья свалили, сады выровняли. Крестьянам не по душе пришлись эти нововведения. Они считали, что землю надо возделывать, а не цементировать. Всю жизнь они осушали почву, унаваживали ее, им никогда и в голову не приходило, что ее следует заливать цементом. Зато подрядчики зарабатывали на этом деле много денег — те самые подрядчики, которые строили базы и аэродромы для немцев. Теперь они строили военные базы для американцев, их так и называли — «базники».

Жилища для людей не строились, зима ведь выдалась мягкая. Однако спать на лестницах, в подъездах, в убежищах и на уличных скамьях было холодно, а несколько тысяч человек в столице не имели крыши над головой.

— Здесь нельзя! — сказал полицейский одному мужчине, который собрался было провести ночь на скамейке в парке. — Здесь спать не полагается! Идите отсюда!

Не разрешалось ночевать и в подъездах домов на лестницах, подложив под голову коврик от чужих дверей. Запрещалось залезать в грузовики на стоянках машин или прокрадываться в пустые железнодорожные вагоны. Полиция немало потрудилась, выгоняя людей, которые хотели отдыхать в запрещенных местах. И как горько эти люди плакали, когда их будили и прогоняли. Может быть, им казалось, что человек имеет право где-то находиться. Но им этого не разрешали: «Тут нельзя! Отправляйтесь в другое место!» — говорила им полиция. И многие действительно навеки покидали ту землю, на которой не имели права жить. Статистика утверждала, что в столице на один день приходится два с половиной самоубийства. И далеко не в худшем положении были те, кто сидел в теплой тюремной камере.

В течение целого года ежедневно расходовалось три миллиона крон на военные нужды маленькой страны, и почти все считали, что это ни с чем не сообразно, вредно и даже опасно для жизни.

Земледельцам не нравилось, что их поля цементируются. Городские жители были далеко не в восторге от того, что в парках и на площадях строятся дзоты и убежища. Архитекторы были недовольны тем, что не имеют возможности строить для людей жилища. Врачи сетовали на то, что не хватает больниц. Учителя жаловались, что старые школы не вмещают всех детей. Студенты устраивали на улицах демонстрации, потому что в университете не хватало мест для всех желающих. Ученые протестовали, так как не имели средств для занятия наукой. Голодали художники, потому что не было условий, позволяющих заниматься искусством. А некоторые поэты прониклись отвращением ко всему миру и реальной действительности и писали стихи о смерти, воспевали красоту упадка и мечтали о сладости полнейшего уничтожения.