Уильям Моэм - Явление и реальность

Он был человеком приятной наружности, внушительного телосложения, имел румяное лицо, коротко подстриженную седую бороду, лысый череп и жировые складки на затылке. Не было необходимости бросать взгляд на красный знак отличия, украшавший лацкан его черного сюртука, чтобы уяснить себе, что он человек значительный. Он умел быстро принимать решения, и, когда его жена, покинув салон, выразила желание направиться в некий дом играть в бридж, он расстался с ней, объявив, что в порядке моциона пойдет пешком в сенат, куда его призывал долг перед родиной. Однако он не предпринял столь дальней прогулки и ограничился тем, что стал шагать взад и вперед по переулку перед задней дверью салона, через которую, как он знал, манекенщицы выходят по окончании рабочего дня. Он не прождал и четверти часа, как появление стайки женщин, одни из которых были молоды и привлекательны, а другие не столь молоды и вовсе не привлекательны, подсказало ему, что наступает минута, которой он ждал; и действительно, почти сразу же из дверей появилась Лизетта. Сенатор вполне отдавал себе отчет в том, что эта юная особа едва ли влюбится в него с первого взгляда, однако он знал, что богатство и положение не раз перевешивали недостатки его внешности и избыток возраста. Лизетта вышла в компании юной девицы, что, возможно, смутило бы человека менее значительного, чем сенатор, но он не поколебался ни на йоту и, подойдя к Лизетте, приподнял шляпу (достаточно вежливо, но не настолько, чтобы показать свою лысину) и поздоровался с ней.

— Добрый вечер, мадемуазель! — сказал он, мило улыбаясь.

Она бросила на него быстрый взгляд, и ее алые губы едва дрогнули в улыбке; приняв неприступный вид, она повернулась и, заговорив с подругой, проследовала с ней по переулку, всем своим видом выражая величественное безразличие. Отнюдь не обескураженный, сенатор шел за девушками на расстоянии нескольких метров. Они свернули на бульвар, до¬шли до площади Мадлен и там сели в автобус. Сенатор был вполне удовлетворен. Из этой сцены он сделал несколько логических выводов. Лизетта отправилась домой с подругой, стало быть, у нее нет постоянного поклонника. Она отвернулась и не ответила на его обращение, значит, она скромна и хорошо воспитана, а он ценил это в молодых хорошеньких женщинах. А ее плащ, простая черная шляпка и вискозные чулки свидетельствовали о ее бедности и, следовательно, добродетели. В этом простеньком наряде она выглядела почти такой же привлекательной, как и в дорогих одеяниях, в которых предстала взору сенатора в салоне. Он почувствовал, как его что-то кольнуло в сердце. Уже несколько лет он не испытывал этого ощущения, столь сладостного и в то же время щемящего, однако сразу понял, что именно оно означает.

— Невероятно, но это любовь! — прошептал месье Лесюр.

Никогда бы он не подумал, что ему суждено еще раз испытать это чувство. Он расправил плечи и твердым шагом направился в частное сыскное бюро, где сделал запрос о молодой особе по имени Лизетта, работающей манекенщицей по такому-то и такому-то адресу. Затем, вспомнив, что сенат обсуждает вопрос о французском долге Соединенным Штатам, он взял такси, отправился в это великое учреждение, вошел в библиотеку и, опустившись в свое любимое кресло, погрузился в сладкую дрему. Ответ на свой запрос он получил из сыскного бюро через три дня. Все было как нельзя проще. Мадемуазель Лизетта Ларьон жила со своей вдовствующей теткой в двухкомнатной квартире парижского района Батиньоль. Квартплата составляла две тысячи франков. Ее отец, ветеран войны, держал табачную лавочку в маленьком городке на юге Франции. Лизетте было девятнадцать лет. Она вела спокойную жизнь, любила ходить в кино и не имела, насколько удалось выяснить, любовника. О ней хорошо отзывалась консьержка, ее любили подруги, с которыми она работала в салоне. По всем данным, она вполне заслуживала доверия, и сенатор не мог не подумать, что ее послало само небо, чтобы он утешился и отвлекся от тяжких трудов, связанных с государственными делами и суровыми требованиями большого бизнеса.

Нет необходимости подробно излагать все, что предпринял месье Лесюр, дабы достичь заветной цели. Он был слишком занят, чтобы самому заниматься этим делом, но имел личного секретаря, который прекрасно находил подход к избирателям, еще не решившим, за кого отдать голос, и который наверняка сумел бы доказать честной, но бедной молодой женщине все выгоды, проистекающие из дружбы с таким человеком, как его патрон. Личный секретарь нанес визит вдовствующей тетке, которую звали мадам Саладен, и сообщил ей, что месье Лесюр, идя в ногу со временем, очень интересуется кинематографией и склонен заняться производством фильмов (это показывает, как много может извлечь умный человек из обстоятельств, мимо которых заурядная личность пройдет, не заметив их). Месье Лесюра поразили внешность мадемуазель и ее умение одеваться, и он подумал, что она могла бы неплохо сыграть роль, для которой он как раз ищет исполнительницу. (Будучи умным человеком, сенатор старался искажать истину как можно меньше.) Затем личный секретарь пригласил мадам Саладен и ее племянницу на обед, где они могли бы ближе познакомиться с сенатором, а он мог лучше уяснить, действительно ли мадемуазель Лизетта столь фото- и киногенична, как он полагает. Мадам Саладен сочла предложение весьма разумным и обещала поговорить со своей племянницей.

Когда мадам Саладен изложила Лизетте суть своего разговора с личным секретарем сенатора и объяснила ей, какое достойное и высокое положение занимает их благодетель, сия молодая особа лишь передернула плечами.

— Cette vieille carpe! — сказала она; в не очень точном, но буквальном переводе это означало: «Ах он старый карп!»

— Какая разница, карп он или нет, если он даст тебе роль? — спросила мадам Саладен.

— Et ta soeur, — заметила Лизетта.

Эта фраза, которая буквально означает, конечно, «и сестрицу твою» и звучит на первый взгляд вполне безобидно и даже бессмысленно, на самом деле несколько вульгарна. Воспитанные молодые девушки, как мне кажется, употребляют ее лишь в том случае, если хотят кого-то шокировать. Она выражает самое решительное недоверие и в точном переводе на язык улицы слишком груба для моего целомудренного пера.

— Как-никак, а мы шикарно пообедаем, — продолжала мадам Саладен. — Ты ведь уже не ребенок, в конце концов.

— Где, он сказал, будет обед?

— В «Шато-де-Мадрид». Это же самый дорогой ресторан в мире!

Воистину это так, и вполне понятно почему. Кухня там превосходная, винный погреб славится повсюду, а расположение ресторана таково, что сидеть в нем мягким летним вечером — одно удовольствие. На щечках Лизетты появились очаровательные ямочки, а на больших алых губах — улыбка.

Читать дальше