Фредерик Стендаль - Федер

— Как, — вскричал Буассо, — мало того, что из моего кармана уплывают шестьдесят звонких наполеондоров! Мне, Жану-Тома Буассо, вице-президенту коммерческого трибунала, придется еще терять время у этого пачкуна!

Валентина была сильно задета таким отзывом о г-не Федере. Делангль резко ответил своему зятю:

— Вы что, с луны свалились, черт вас возьми? Он отказался приходить к княгине N., когда речь шла о большом, сложном портрете, за который ему, пожалуй, заплатили бы тысячи четыре франков. К нему в ателье ходят самые высокопоставленные дамы. У него даже есть во дворе крытый сарай для дорогих лошадей, которые ждут своих хозяек. Но все это не страшно: как и все гениальные люди, он оригинал, а кроме того, он ко мне расположен. Я готов рискнуть и поговорить с ним на этот счет. Только будьте осторожны, милый зятюшка, не вздумайте в разговоре с ним употреблять ваши любимые словечки и шуточки. Он может обидеться, уйти, и мы останемся ни с чем.

— Что за черт! Такой человек, как я, Жан-Тома Буассо, станет сдерживать себя, разговаривая с каким-то мазилкой!

— Ну вот, вот они, ваши грубые, презрительные клички! Это может сойти с рук в Бордо, где всем, до последнего уличного мальчишки, известно о ваших трех миллионах, но поймите, что в Париже, где никто друг друга не знает, людей судят только по платью, а ведь на его фраке — извините меня — имеется украшение, которого еще нет на вашем, господин вице-президент коммерческого трибунала.

— Ну-ну, довольно говорить мне неприятности, милейший шурин! Право же, я не понимаю, как могут давать ордена каким-то босякам. Если правительство таким путем хочет создать аристократию, то это большая ошибка. Сначала надо привить народу почтение к землевладельцам... Впрочем, вы настоящий флюгер — ведь вчера еще вы возмущались наглостью парижских рабочих не меньше, чем я.

Эти скучные пререкания были лишь пресным и грубым повторением того, что ежедневно происходит в наиболее изысканных салонах Парижа. Люди с самыми громкими именами нередко надевают на свое мелочное, эгоистическое тщеславие маску высокой законодательной мудрости. Этот спектакль лицемерия тянулся бы еще очень долго, но, к счастью, карета остановилась перед кафе Тортони. Г-жа Буассо, всецело погруженная в свои мысли, не захотела выйти из экипажа.

— Почему это? — сердито вскричал вице-президент коммерческого трибунала.

Валентина нашла предлог:

— Моя шляпа недостаточно свежа.

— Так выкиньте вашу шляпу за окошко и купите себе две новых. Не все ли мне равно, черт побери, истрачу ли я на эту поездку двадцать тысяч и двести или двадцать тысяч и четыреста франков? У меня хорошенькая жена, и я хочу иметь возможность показать ее людям. Такой человек, как я, может позволить себе эту роскошь.

Валентина вышла из экипажа и оперлась на руку брата.

Федер сразу разгадал замашки украшенного тремя миллионами провинциала, который приехал в Париж, чтобы выставить напоказ свою жену и изделия своих фабрик. Он присоединился к обществу своих приятелей, богатых людей, и вечером и в полдень заполняющих кафе Тортони. Когда он расстался с Валентиной, ему показалось, что крикливый голос ее мужа и его отвратительные споры с Деланглем вполне вознаграждаются наивными взглядами молодой женщины и выражением живого интереса, появлявшегося у нее всякий раз, когда что-либо ее занимало. Федер, столь решительно отказавшийся от обеда, говорил себе двумя часами позже: «Я должен разгадать эту молоденькую женщину! На это потребуется три дня. А потом я, как чумы, буду избегать и ее ужасного мужа и ее брата. Удовлетворенное любопытство даст мне некоторый отдых от жеманных прелестей моих моделей и от вечно сюсюкающих девиц, с которыми я танцую по воскресеньям, нарядившись в костюм прокурорского писца».

Еще через два часа Валентина начала внушать Федеру какой-то страх, в котором, правду сказать, он пока еще не признавался самому себе. «Не смогу же я, — думал он, — привязаться к этой монастырской питомице! Ведь она едва успела вырваться из своего монастыря. После первого обмена любезностями она сразу начнет удручать меня всевозможными глупостями, в сущности нередко злыми, которыми монахини набивают головы своих воспитанниц. У меня нет ни малейшей охоты расчищать ее головку и выкорчевывать из нее всякий вздор: это значило бы трудиться для моего преемника: какого-нибудь блистательного бордоского виноторговца. К тому же есть еще муж! Его ужасный голос разрывает мне барабанную перепонку и действует на нервы. В присутствии господина Буассо я невольно жду, когда снова зазвучит его отвратительный бас. В обществе воскресных девиц мне, по крайней мере, не приходится выносить голоса их мужей. Правда, их чувства вульгарны — бедняжки долго обсуждают цену шляпы или меню завтрака. Это наводит на меня скуку, но не раздражает, тогда как при виде грубого чванства и повелительной надменности этих двух разбогатевших провинциалов я едва сдерживаюсь, чтобы не выйти из себя. Надо будет при первой же встрече сосчитать, сколько раз муж торжественно скажет: «Я Жан-Тома Буассо, вице-президент коммерческого трибунала». Любопытно было бы посмотреть, как ведет себя этот человек в обществе своих приказчиков! В Париже разбогатевшие выскочки хоть отчасти скрывают свое тщеславие и стараются умерить громовые раскаты своих голосов... Да, при наличии такого мужа прекрасная Валентина, как ни очаровательно ее лицо, для меня недоступна. Любезности этого мужа отлично заменяют тех с детства обезвреженных стражей, которым турки доверяют охрану своих гаремов. И, наконец, тот вздор, что начнет нести эта молодая провинциалка, когда придет ко мне в ателье, быстро разрушит воздушные замки, построенные моим воображением при виде ее лица. В сущности, в этом лице есть только две достойные внимания вещи, и живопись бессильна передать первую из них: выражение глаз. Моментами оно делается таким глубоким, что придает ее словам совершенно иное, особое значение, совсем не то, какое мы могли бы увидеть в них вначале. Это мелодия в стиле Моцарта, приспособленная к словам пошлой песенки. Второе, что привлекает в этой прелестной головке, — спокойная и даже строгая красота черт, в особенности очертаний лба, сочетающаяся с глубоко чувственной линией рта и в особенности нижней губы. Я не только сделаю для себя копию этого портрета, я еще упрошу Эжена Делакруа спрятаться за ширмой в уголке моего ателье и написать для меня этюд этой головы: он сможет пригодиться ему для «Клеопатры» [9] «Клеопатра» — картина крупнейшего художника эпохи Эжена Делакруа (1798—1863), была выставлена в салоне 1839 года под № 524. , но другой Клеопатры, совершенно непохожей на ту, какую он нам показал на последней выставке. Черт возьми, каким я был дураком, когда чего-то боялся! Нет, я никоим образом не привяжусь к молодой женщине, которая находится под надежной защитой достоинств своего мужа. Я просто отдам должное необычайной модели, которую случай посылает в мое ателье».