Фредерик Стендаль - Ламьель

— Вы прогнали меня позавчера, мадмуазель, и привели меня этим в отчаяние. Как сделать, чтобы вы не прогнали меня и сейчас?

— Не разговаривать со мной больше, как с какой-нибудь горничной герцогини. Я, правда, была чем-то вроде этого, но теперь мое положение изменилось.

— Вы были лектрисой, но никогда не были горничной, и моя мать сделала вас, сударыня, своим другом. Я тоже хотел бы им стать, но при одном условии: роль герцогини на этот раз будете исполнять вы. Вы будете действительно повелительницей во всем значении этого слова.

Это начало понравилось Ламьель; ее самолюбию приятна была робость молодого герцога, но отрицательной стороной этого чувства было то, что к нему примешивалось слишком много презрения.

— Прощайте, сударь, — сказала она ему через четверть часа, — я не желаю видеть вас завтра. — И, так как герцог не находил в себе решимости уйти, она добавила повелительным тоном: — Если вы сейчас же не удалитесь, то я не увижу вас целую неделю.

Герцог поспешил скрыться. Его бегство чрезвычайно развеселило Ламьель. В замке ей тысячу раз говорили о почтительности, которую все проявляли по отношению к единственному сыну герцогини, наследнику столь славного имени. Такая перемена ролей показалась ей забавной.

Знакомство продолжалось, но все в том же духе. Ламьель держала себя как повелительница не только деспотичная, но и капризная. Однако через две недели она стала назначать свидания чаще, так как в послеобеденные часы уже начинала скучать, если не имела возможности помучить красивого молодого человека.

Он был от нее без ума, а она все время придумывала для него разные мучения.

— Оденьтесь в черное, когда придете ко мне завтра.

— Повинуюсь, — отвечал Фэдор. — Но почему такие печальные одежды?

— У меня только что умер один из двоюродных братьев; он торговал сыром.

Ее очень позабавило действие этой подробности на красивого молодого человека.

«Если когда-нибудь это станет известно, — думал он, печально бредя к себе в замок, — я стану навеки посмешищем».

Он попросил у матери позволения вернуться в Париж. Вероятно, у него не хватило бы мужества там остаться, но он получил отказ. На следующий день, направляясь на свидание, которое было назначено в соседнем лесу, в хижине, где обычно работали крестьяне, изготовлявшие деревянные башмаки, он воскликнул:

— Попробуйте отрицать успехи якобинского духа, если я облачился в черное по торговце сыром!

Ламьель, увидев его в самом строгом трауре, сказала ему:

— Поцелуйте меня.

Бедный мальчик заплакал от радости. Но Ламьель в данном случае не ощущала ничего, кроме удовольствия командовать. Она разрешила ему поцеловать ее, так как ее тетка устроила ей в этот день скандал более бурный, чем обычно, из-за ее частых свиданий с молодым герцогом, о которых было столько разговоров в деревне. Напрасно Ламьель меняла каждый день место их встреч. Уже три дня, как она удовлетворяла свое любопытство, выспрашивая у герцога малейшие подробности его парижской жизни; поэтому она не вняла голосу благоразумия, повелевавшего ей удалять одним словом молодого человека, как только она его увидит.

Сумерки быстро надвигались. Ламьель выходила из леса со своим другом, чтобы вернуться в деревню. Герцог рассказывал ей с очаровательной непринужденностью и большим остроумием о своем способе заполнять дни в Париже. Ламьель завидела издали своего дядю Отмара, сходившего с одноколки, которую он нанял, вероятно, за порядочные деньги, чтобы следить за ней.

Это ее вывело из себя.

— При вас все еще состоит ваш верный камердинер Дюваль?

— Разумеется, — ответил Фэдор со смехом.

— Ну, так пошлите его в Париж за какой-нибудь вещью, которую вы там забыли.

— Но это будет мне очень неудобно; что я стану делать без этого человека?

— Вот вы уж и расплакались, как ребенок, боящийся своей няньки. Так вот, не возвращайтесь ко мне, пока вы не отправите вашего Дюваля из Карвиля. Вот мой дядюшка уже бежит за мной. Как бы я хотела прогнать его — совсем так, как сейчас прогоняю вас! Прощайте.

Ламьель пришлось вынести очень долгую и очень неприятную сцену, которую устроил ей дядя. Все повторилось сначала, когда она вернулась домой. Слово взяла тетушка Отмар, и проповедь ее была достаточно длинной. У Ламьель все чувства оцепенели от скуки. Она, не колеблясь, бросилась бы в Сену, чтобы спасти своего дядю или свою добрую тетушку, если бы они упали в воду, но когда они стали говорить этой молодой девушке, изнывающей от тоски в их обществе, о своих сединах, опозоренных ее поведением, она во всех их речах видела одну только скуку.

Они знают, что их племянница разговаривает с Фэдором. Их племянница поселится с Фэдором... Несмотря на эту мысль, очень быстро превратившуюся в уверенность, старик Отмар, прибегнув к самым патетическим фразам, потребовал от Ламьель слова, что на другой день она никуда не отлучится после обеда. Ламьель не могла найти серьезного повода для отказа, а единственной священной вещью для нее была честь: раз уж слово было дано, она не могла его нарушить. Герцог пришел в отчаяние, не найдя ее ни в одном из обычных мест их встреч. После целой ночи колебаний он решил принести в жертву своей повелительнице человека, который им повелевал. Самое главное, по мнению молодого герцога, было не дать Дювалю догадаться о постигшей его опале; поэтому он осыпал его ласками и поручил ему разведать, какой образ жизни ведет его близкий друг виконт Д., ибо, как он доверительно сообщил своему камердинеру, речь шла о его, герцога, возможном браке с дочерью богатого торговца кожами, мадмуазель Баллар, на которую, судя по письму одного их общего приятеля, виконт, по слухам, имел также виды.

Можно было подумать, что все хляби небесные разверзлись в эту неделю над Нормандией; дождь лил не переставая трое суток, и наша героиня так проскучала эти дни в доме Отмаров под аккомпанемент постоянных попреков, что в ее не слишком чувствительном сердце исчезли последние остатки жалости при мысли, как одиноко будет без нее несчастным старикам.

Дождь продолжался и на четвертый день, но он был не так уж силен, и Ламьель, надев деревянные башмаки, бумажный чепец и накинув на плечи квадратный кусок клеенки с дырой посредине для головы, отправилась наугад в хижину башмачников, спрятанную в высокой роще строевых деревьев. Через час туда явился и герцог, промокший до нитки; Ламьель сразу же заметила, что позаботился он только о своей лошади, а не о себе. Эта лошадь только что прошла самым быстрым аллюром три или четыре лье в окрестностях Карвиля.

— Я побывал во всех местах, где мы раньше встречались, — сказал герцог, который не выглядел ни очень влюбленным, ни очень страстным. — Мой Ястреб совсем выбился из сил; вы не представляете, что за грязь в этих местах.