Джозеф Конрад - Фрейя Семи Островов

Тут она снова улыбнулась и снова стала серьезной. Ей не могло быть неприятно слушать о своей власти, и у неё было сознание своей ответственности. Неожиданно она ускользнула от меня, так как Химскирк, сопровождаемый стариком Нельсоном, подошел к веранде. Едва его голова оказалась на уровне пола, как неприятные черные глаза уже начали метать взгляды во все стороны.

— Где ваша дочь, Нельсон? — спросил он таким тоном, словно был неограниченным властелином вселенной. Потом он повернулся ко мне: — Богиня улетела, а?

Бухта Нельсона — так называли мы её обычно, — была в тот день заполнена судами. Прежде всего тут был мой пароход, затем, дальше в море — канонерка «Нептун» и наконец бриг «Бонито», по обыкновению стоявший на якоре так близко к берегу, что, казалось, человек, не лишенный ловкости и сноровки, мог перебросить шапку с веранды на его добросовестно вычищенные песком шканцы. Медь на нем блестела, как золото; его выкрашенный белой краской корпус сиял, словно атласная мантия. Полированное дерево мачт и большие реи, поставленные поперек судна, придавали ему воинственно-элегантный вид. Бриг был красив. Не удивительно, что, владея таким судном и заручившись обещанием такой девушки, как Фрейя, Джеспер постоянно находился в возбужденном состоянии — быть может, на седьмом небе, а это не вполне безопасно в нашем мире.

Я вежливо заметил Химскирку, что, имея троих гостей в доме, мисс Фрейя, несомненно, должна присмотреть за хозяйством. Конечно, я знал, что она отправилась на свидание с Джеспером на расчищенном участке у реки — единственной на островке Нельсона. Командир «Нептуна» бросил на меня недоверчивый черный взгляд и стал устраиваться как дома: он опустил свое плотное цилиндрическое туловище в качалку и расстегнул мундир. Старик Нельсон с самым скромным видом уселся против него, беспокойно тараща свои круглые глаза и обмахиваясь шляпой. Чтобы протянуть время, я попробовал завести разговор; дело оказалось нелегким: мрачный влюбленный голландец всё время переводил взгляд с одной двери на другую и каждое мое замечание встречал насмешкой или недовольным ворчанием.

Однако вечер прошел прекрасно. К счастью, блаженство достигает иногда такой степени, что никакое возбуждение немыслимо.

Джеспер был спокоен и сосредоточен, молчал, созерцая Фрейю. Когда мы возвращались на свои суда, я предложил взять на следующее утро его бриг на буксир. Я это сделал с целью увезти его возможно раньше. В первых холодных лучах рассвета мы прошли мимо канонерки, черной, замершей в устье стеклянной бухты; тишина на ней не нарушалась ни единым звуком. Но солнце с тропической быстротой поднялось над горизонтом на высоту, вдвое превышающую его диаметр, прежде чем мы успели обогнуть риф и поравняться с мысом. Там, на самой высокой скале, стояла Фрейя, вся в белом, похожая в своем шлеме на статую воинственной женщины с розовым лицом; я прекрасно видел её в бинокль. Она выразительно размахивала носовым платком, а Джеспер, взобравшись на мачту своего белого горделивого брига, в ответ замахал шляпой.

Вскоре после этого мы расстались; я отплыл к северу, а Джеспер, подгоняемый легким ветром с кормы, повернул на восток. Кажется, его путь лежал к Банджермассину и двум другим портам.

Этот мирный день был последним, когда я видел их всех собравшихся вместе; чарующе бодрая, решительная Фрейя, старик Нельсон с невинными круглыми глазами, Джеспер, пылкий, сухощавый и стройный, с узким лицом, удивительно сдержанный, ибо подле своей Фрейи он был безгранично счастлив; все трое высокие, белокурые, с голубыми глазами разнообразных оттенков, и среди них мрачный надменный черноволосый голландец, почти на целую голову ниже и настолько толще каждого из них, что казался существом, способным раздуваться, — причудливым экземпляром обитателя какой-нибудь иной планеты.

Контраст бросился мне в глаза внезапно, когда мы отошли от обеденного стола и стояли на освещённой веранде. Он преследовал меня весь вечер, и я помню по сей день это впечатление чего-то забавного и в то же время зловещего.

Несколько недель спустя, вернувшись рано утром в Сингапур после путешествия на юг, я увидел бриг, стоящий на якоре во всем блеске и великолепии, словно его только что вынули из стеклянного ящика и бережно опустили на воду.

Он стоял в конце рейда, но я продвинулся вперед и занял свое обычное место прямо против города. Не успели мы позавтракать, как мне доложили, что лодка капитана Эллена плывет к нам.

Его нарядная гичка остановилась борт о борт с нами, в два прыжка он вбежал по парадному трапу и, пожав мне руку своими нервными пальцами, испытующе впился в меня глазами: он предполагал, что дорогой я заглянул на Семь Островов. Я полез в карман за аккуратно сложенной записочкой, которую он выхватил у меня из рук без всяких церемоний и удалился с ней на мостик, чтобы прочесть её в одиночестве.

Через некоторое время — довольно значительное — я последовал за ним наверх и застал его шагающим взад и вперед: эмоции делали его беспокойным даже в момент самого глубокого раздумья.

Он с торжеством кивнул мне головой.

— Ну, дорогой мой, — сказал он, — теперь я буду считать дни.

Я понял, что он хотел сказать. Я знал, что молодые люди решили бежать из дому и обвенчаться без предварительных формальностей. Действительно, это было разумное решение. Старик Нельсон (или Нильсен) никогда не согласился бы мирно отдать Фрейю этому компрометирующему Джесперу. О небо! Что скажут голландские власти о таком браке! Это звучит курьезно. Но в мире нет ничего более себялюбивого и упорного, чем робкий человек, дрожащий над своим «маленьким поместьем», как называл свой дом и участок извиняющимся тоном старик Нельсон. Сердце, охваченное этим своеобразным страхом, способно сопротивляться рассудку, чувствам и насмешке. Оно — кремень.

Несмотря на это, Джеспер хотел просить его согласия, а потом поступить по-своему; но Фрейя решила ничего не говорить на том основании, что «папа только доведет себя до помешательства». Он и в самом деле мог заболеть, а тогда у неё не хватило бы духу его оставить. Вот вам здравый смысл женщины и прямота женских рассуждений. А затем — мисс Фрейя могла читать «бедного дорогого папу», подобно всякой женщине, читающей мужчину, как раскрытую книгу. Если дочь уже ушла, старик Нельсон не стал бы мучиться. Он поднял бы крик, и конца не было бы жалобам и сетованиям, но это уж другое дело. Он был бы избавлен от подлинной пытки колебания и не терзался бы противоречивыми чувствами. А так как он был слишком робок, чтобы бесноваться, то, по прошествии периода сетований, он посвятил бы себя «своему маленькому поместью» и поддерживанию добрых отношений с властями.