Федор Достоевский - ИДИОТ

- Где же ваша поклажа? - спросил он, вводя князя в комнату.

- У меня узелок; я его в передней оставил.

- Я вам сейчас принесу. У нас всей прислуги кухарка да Матрена, так что и я помогаю. Варя над всем надсматривает и сердится. Ганя говорит, вы сегодня из Швейцарии?

- Да.

- А хорошо в Швейцарии?

- Очень.

- Горы?

- Да.

- Я вам сейчас ваши узлы притащу. Вошла Варвара Ардалионовна.

- Вам Матрена сейчас белье постелит. У вас чемодан?

- Нет, узелок. За ним ваш брат пошел; он в передней.

- Никакого там узла нет, кроме этого узелочка; вы куда положили? - спросил Коля, возвращаясь опять в комнату.

- Да кроме этого и нет никакого, - возвестил князь, принимая свой узелок.

- А-а! А я думал, не утащил ли Фердыщенко.

- Не ври пустяков, - строго сказала Варя, которая и с князем говорила весьма сухо и только что разве вежливо.

- Chиre Babette, со мной можно обращаться и понежнее, ведь я не Птицын.

- Тебя еще сечь можно, Коля, до того ты еще глуп. За всем, что потребуется, можете обращаться к Матрене; обедают в половине пятого. Можете обедать вместе с нами, можете и у себя в комнате, как вам угодно. Пойдем, Коля, не мешай им.

- Пойдемте, решительный характер! Выходя, они столкнулись с Ганей.

- Отец дома? - спросил Ганя Колю и на утвердительный ответ Коли пошептал ему что-то на ухо.

Коля кивнул головой и вышел вслед за Варварой Ардалионовной.

- Два слова, князь, я и забыл вам сказать за этими… делами. Некоторая просьба: сделайте одолжение, - если только вам это не в большую натугу будет, - не болтайте ни здесь, о том, что у меня с Аглаей сейчас было, ни там, о том, что вы здесь найдете; потому что и здесь тоже безобразия довольно. К чорту, впрочем… Хоть сегодня-то, по крайней мере, удержитесь.

- Уверяю же вас, что я гораздо меньше болтал, чем вы думаете, - сказал князь с некоторым раздражением на укоры Гани. Отношения между ними становились видимо хуже и хуже.

- Ну, да уж я довольно перенес чрез вас сегодня. Одним словом, я вас прошу.

- Еще и то заметьте, Гаврила Ардалионович, чем же я был давеча связан, и почему я не мог упомянуть о портрете? Ведь вы меня не просили.

- Фу, какая скверная комната, - заметил Ганя, презрительно осматриваясь, - темно и окна на двор. Во всех отношениях вы к нам не во-время… Ну, да это не мое дело; не я квартиры содержу.

Заглянул Птицын и кликнул Ганю; тот торопливо бросил князя и вышел, несмотря на то, что он еще что-то хотел сказать, но видимо мялся и точно стыдился начать; да и комнату обругал тоже, как будто сконфузившись.

Только что князь умылся и успел сколько-нибудь исправить свой туалет, отворилась дверь снова, и выглянула новая фигура.

Это был господин лет тридцати, не малого роста, плечистый, с огромною, курчавою, рыжеватою головой. Лицо у него было мясистое и румяное, губы толстые; нос широкий и сплюснутый, глаза маленькие, заплывшие и насмешливые, как будто беспрерывно подмигивающие. В целом все это представлялось довольно нахально. Одет он был грязновато.

Он сначала отворил дверь ровно на столько, чтобы просунуть голову. Просунувшаяся голова секунд пять оглядывала комнату; потом дверь стала медленно отворяться, вся фигура обозначилась на пороге, но гость еще не входил, а с порога продолжал, прищурясь, рассматривать князя. Наконец, затворил за собою дверь, приблизился, сел на стул, князя крепко взял за руку и посадил наискось от себя на диван.

- Фердыщенко, - проговорил он, пристально и вопросительно засматривая князю в лицо.

- Так что же? - отвечал князь, почти рассмеявшись.

- Жилец, - проговорил опять Фердыщенко, засматривая попрежнему.

- Хотите познакомиться?

- Э-эх! - проговорил гость, взќерошив волосы и вздохнув, и стал смотреть в противоположный угол. - У вас деньги есть? - спросил он вдруг, обращаясь к князю.

- Немного.

- Сколько именно?

- Двадцать пять рублей.

- Покажите-ка.

Князь вынул двадцатипятирублевый билет из жилетного кармана и подал Фердыщенке. Тот развернул, поглядел, потом перевернул на другую сторону, затем взял на свет.

- Довольно странно, - проговорил он как бы в раздумьи, - отчего бы им буреть? Эти двадцатипятирублевые иногда ужасно буреют а другие, напротив, совсем линяют. Возьмите.

Князь взял свой билет обратно. Фердыщенко встал со стула.

- Я пришел вас предупредить: во-первых, мне денег взаймы не давать, потому что я непременно буду просить.

- Хорошо.

- Вы платить здесь намерены?

- Намерен.

- А я не намерен; спасибо. Я здесь от вас направо первая дверь, видели? Ко мне постарайтесь не очень часто жаловать; к вам я приду, не беспокойтесь. Генерала видели?

- Нет.

- И не слышали?

- Конечно нет.

- Ну, так увидите и услышите; да к тому же он даже у меня просит денег взаймы! Avis au lecteur. Прощайте. Разве можно жить с фамилией Фердыщенко? А?

- Отчего же нет?

- Прощайте.

И он пошел к дверям. Князь узнал потом, что этот господин как будто по обязанности взял на себя задачу изумлять всех оригинальностью и веселостью, но у него как-то никогда не выходило. На некоторых он производил даже неприятное впечатление, отчего он искренно скорбел, но задачу свою все-таки не покидал. В дверях ему удалось как бы поправиться, натолкнувшись на одного входившего господина; пропустив этого нового и незнакомого князю гостя в комнату, он несколько раз предупредительно подмигнул на него сзади и таким образом все-таки ушел не без апломба.

Новый господин был высокого роста, лет пятидесяти пяти, или даже поболее, довольно тучный, с багрово-красным, мясистым и обрюзглым лицом, обрамленным густыми седыми бакенбардами, в усах, с большими, довольно выпученными глазами. Фигура была бы довольно осанистая, если бы не было в ней чего-то опустившегося, износившегося, даже запачканного. Одет он был в старенький сюртучек, чуть не с продравшимися локтями; белье тоже было засаленное, - по-домашнему. Вблизи от него немного пахло водкой; но манера была эффектная, несколько изученная и с видимым ревнивым желанием поразить достоинством. Господин приблизился к князю, не спеша, с приветливою улыбкой, молча взял его руку, и, сохраняя ее в своей, несколько времени всматривался в его лицо, как бы узнавая знакомые черты.

- Он! Он! - проговорил он тихо, но торжественно: - как живой! Слышу, повторяют знакомое и дорогое имя, и припомнил безвозвратное прошлое… Князь Мышкин?

- Точно так-с.

- Генерал Иволгин, отставной и несчастный. Ваше имя и отчество, смею спросить?

- Лев Николаевич.

- Так, так! Сын моего друга, можно сказать, товарища детства, Николая Петровича?

- Моего отца звали Николаем Львовичем.

- Львович, - поправился генерал, но не спеша, а с совершенною уверенностью, как будто он нисколько и не забывал, а только нечаянно оговорился. Он сел, и, тоже ваяв князя за руку, посадил подле себя. - Я вас на руках носил-с.