Владимир Тендряков - Покушение на миражи

— Ответь нам, прохожий: правда ли, те, кого ты учил, нарушили сегодня субботу, рвали на поле колосья? Ответь, но остерегись спасать себя ложью!

Назаретянин встал, и тишина нависла над ним. Не все глядели на него с враждой. Кто не без греха: сорвать колосок — малость, случится, и не заметишь, но с субботой не шутят. Малое может обернуться большой бедой.

Назаретянин медленно двинулся к кафедре, невысокий, большеголовый, в тяжело обвисшем, собравшем пыль иудейских дорог плаще, босые ноги мягко ступают по каменным плитам.

Он не дошел до кафедры, развернулся лицом к людям. И люди затаились, лишь задние тянули шеи. Лицо пророка было спокойно и строго, глаза блуждали по собравшимся, и те, на ком они задерживались, смущенно отворачивались.

На самом заднем ряду сбоку на скамье пристроился Маной, здоровой рукой покоил на коленях мертвую руку, взгляд его был тоскующе влажен, как у овцы, отбившейся от стада. Назаретянин кивнул ему, позвал внятно:

— Иди сюда!

Маной вздрогнул и не посмел двинуться.

— Иди!.. Стань на середину.

Тогда Маной зашевелился. Он давно уже не мог подыматься с легкостью, всегда с лишними движениями, всегда с натугой. Но поднялся, двинулся вперед с опаской, волоча непослушные ноги, и рука бескостно болталась вдоль тела.

Он встал рядом с гостем и уронил голову. А гость словно забыл о нем снова вглядывался в людей.

— Должно ли в субботу добро делать? Или зло делать? — громко спросил назаретянин. — Вот он, видите?.. — указал на Маноя. — Спасти в субботу его или погубить?

Молчание в ответ, только настороженно скрипели синагогские скамьи.

— Суббота для человека или человек для субботы?..

Несмелая тишина.

— Руку! — Маною резко, окриком. — Протяни руку!

Бескостная рука Маноя шевельнулась и поднялась… Никто почему-то не ахнул, не удивился. Похоже, сам Маной тоже.

Гость взял его ладонь.

— Мне подал руку — подашь теперь каждому. Только надо сильно желать. Что богу до тех, кто ничего не желает, даже здоровья себе… — Он оттолкнул от себя Маноя. — Иди!.. Смелей, смелей! Ты человек, как и все!

И Маной пошел, его качало от изумления, и руку он нес приподнятой, боялся опустить.

— Посему Сын Человеческий есть господин субботы! — возвестил гость и двинулся вслед за Маноем.

Капернаум славил пророка, а Бен-Рувим был посрамлен. Симон гордился, что назаретянин становился в его доме. Женщины сходились к источнику с кувшинами и толковали о том, что Сын Человеческий — тот самый, кого выжидали евреи многие века. Он послан Иеговой вернуть величие дому Давидову…

И все знали — пророк двинется дальше, сначала в соседнюю Вифсаиду — с закатом солнца, подгадывая к вечеру, чтоб под новым кровом собрать новых слушателей.

Но еще днем Бен-Рувим послал в Вифсаиду своего человека к знакомому фарисею Садоку…

Вифсаида ничем не отличалась от других глухих галилейских городишек кремнистые тропинки сбегают от одной плоской хижины к другой, обрываются на берегу просторном и каменистом. Но жила Вифсаида наособицу. Неширокий здесь Иордан отделяет ее от всех, за спиной громоздятся спаленные горы, земля обетованная кончается тут, а потому каждый житель Вифсаиды с особым рвением старался хранить Закон.

Из этого упрятанного в дальний угол городка если и уходили в Иудею, то не пророки, а секарии, презиравшие слово, действовавшие кинжалом. Наказав смертью отступников благочестия, они спешили возвратиться сюда. Вифсаида укроет и от римлян и от слуг первосвященника — горы здесь дики, в них полно незримых расщелин и потаенных пещер.

Самый благочестивый в Вифсаиде — фарисей Садок, не похожий на всех других фарисеев, покрытых жиром и гордыней. Он жилистый, обгоревший на солнце, как головешка, ходит во вретище, ест что придется, не ищет себе ни выгоды, ни славы. Его боялись по всему побережью вплоть до суетной и спесивой Тивериады. И шепотом поговаривали — Садок может протянуть руку даже к Иерусалиму.

Слух о новом пророке долетел и сюда, судили, гадали и ждали, как отзовется о нем Садок. И тот заговорил словами Иезекииля:

— Пророки твои, Израиль, как лисицы в развалинах. Они видят пустое и предвещают ложь, говоря «Господь сказал», а Господь не посылал их… И будет рука моя против этих пророков, видящих пустое и предвещающих ложь…

После полудня, когда жара стала спадать, из всех домов начали стягиваться к берегу. Виноградари забыли о своих виноградниках, кожевники бросили свои замоченные кожи, рыбаки не собирали сети к вечернему лову, топтались на берегу, переговаривались, вглядывались в море, ждали — не покажется ли лодка.

Она показалась, когда за далекими отсюда Кармельскими горами солнце стало погружаться в зеленые воды великого моря.

Весла, вырываясь из воды, тревожно отсвечивали на закате. С каждым взмахом барка приближалась к берегу. Сосредоточенное молчание нарушил Иоанн, младший из сыновей Зеведеевых, которых за неумеренную восторженность и шумливость Сын Человеческий назвал недавно «сыновья громовы».

— Весь город высыпал! — выкрикнул Иоанн радостно.

Серьезный Симон, радовавшийся и огорчавшийся только про себя, обронил:

— Не нравится мне.

— Не нравится, что встречают учителя? — возмутился Иоанн.

— Слишком дружно встречают.

Толпа на берегу была настораживающе неподвижна — ни одного взмаха руки, никто не бежит к воде, чтоб первому встретить нового пророка, сплоченно стоят. И Симона поддержали:

— Вифсаида не любит гостей.

— В ней никому не верят.

— Даже друг дружке только по праздникам.

— Разбойный город.

И юный Иоанн, «сын громовый», растерянно промолчал.

— Учитель наш, — сказал Симон, — похоже, недоброе там затеяли.

Учитель из Назарета, сидевший на носу, оглянулся с блуждающей улыбкой. Он не боялся толпы, он верил в свою силу над ней.

— Берег близко, — ответил он. — Высадите меня и поверните прочь, если боитесь.

— Я останусь с тобой, учитель! — воскликнул Иоанн.

Симон недовольно помолчал и сдержанно возразил:

— Куда нам поворачивать? Глаголы жизни вечной у тебя. Под носом барки заскрипела галька.

От толпы отделилось десятка два мужчин. Впереди, наструненно прямой, несущий на своих плечах рубище, как Аарон червленые ризы, выступал Садок. Он подошел к самой воде.

— Тот, кто называет себя Сыном Человеческим, пусть выйдет на берег. Остальные останутся в лодке.

За спиной усохшего Садока стояли рослые и хмурые вифсаидцы, а дальше сплоченная толпа…

— Нас очень мало, учитель, — тихо обронил Симон.

— Кто может спасти того, кто пришел спасать других? — возразил Сын Человеческий и полез из барки.

Симон поспешно выпрыгнул в воду, подхватил на руки учителя, перенес на берег. За ним перемахнул через борт Иоанн.