Жан-Мари Гюстав Леклезио - Онича

Глаза Финтана были полны слез, хотя он не очень понимал почему. Болело в самой середине тела, где распадалась, изглаживалась память.

«Не хочу в Африку». Он никогда не говорил этого ни May, ни бабушке Аурелии, никому. Наоборот, очень сильно хотел туда, желание так его обжигало, что он больше не мог спать в Марселе, в квартирке бабушки Аурелии. Его жгло и лихорадило в поезде, ехавшем в Бордо. Он больше не хотел ни слышать голоса, ни видеть лица. Приходилось закрывать глаза, затыкать уши, чтобы стало легко. Он хотел быть кем-то другим, кем-то сильным, кто не говорит, не плачет, у кого не колотится сердце, не болит живот.

Он станет говорить по-английски, у него появятся две вертикальные складки меж бровей, как у мужчины, и May больше не будет его матерью. Человек, который ждет их там, в конце плавания, никогда не будет его отцом. Это просто незнакомец, который писал письма, чтобы они приехали к нему в Африку. У него нет ни жены, ни ребенка; они его не знают, никогда не видели, так зачем же он их ждет? Правда, у него есть имя, красивое имя, его зовут Джеффри Аллен. Но, приплыв туда в конце путешествия, они быстро-быстро пройдут по причалу, и он ничего не заметит, никого не узнает, и ему останется лишь вернуться к себе, ни с чем.

На палубе в ночи задул ветер. Океанский ветер свистел под дверьми, хлестал по лицу. Финтан шел против него к носу корабля. Слезы в его глазах были солеными, как морские брызги. Теперь из-за ветра, вырывавшего землю клочьями, они текли свободно. Жизнь в Марселе, в квартире бабушки Аурелии, а до того в Сен-Мартене, потом переход через горы, в долину Стуры, до Санта-Анны. Ветер дул, сбивал с ног, заставлял обливаться слезами. Финтан шел вдоль металлической стенки, ослепленный электрическими фонарями, черной пустотой моря и неба. Он не чувствовал холода. Шел вперед босиком, цепляясь за планширь, к обезлюдевшей палубе первого класса. Проходя мимо кают, видел силуэты в окнах сквозь муслиновые занавески, слышал женские голоса, смех, музыку. В конце палубы был большой салон первого класса; за столом еще сидели люди, мужчины курили в красных креслах, играли в карты. Впереди, освещенная желтым фонарем, виднелась грузовая палуба, с закрытыми люками, с поворотной стрелой и носовой надстройкой, яростный ветер и облако водяной пыли от разбитых волн, рябившей лужи, словно порывы дождя на дороге. Финтан прижался спиной к стене между окнами салона и смотрел не двигаясь, почти не дыша. Он так долго стоял, так долго смотрел, что у него возникло впечатление, будто он падает вперед, будто судно ныряет в морскую пучину. Черная пустота океана и неба наваливалась на глаза. Случайно проходивший по палубе голландский матрос по имени Кристоф обнаружил Финтана в тот самый миг, когда тот уже падал в обморок, и отнес его на руках в салон, где помощник капитана расспросил мальчика и вернул в каюту May.

May еще никогда не знала такого счастья. «Сурабая» была приятным судном с крытыми палубами, где можно прогуливаться, свободно ходить туда-сюда, вытягиваться в шезлонге, чтобы почитать или помечтать. М-р Хейлингс, помощник капитана, краснолицый, почти лысый здоровяк, бегло говоривший по-французски, дружески привязался к Финтану после ночного приключения. Сводил их с May в машинное отделение. Он очень гордился машинами «Сурабаи», старыми бронзовыми турбинами, которые медленно крутились, издавая звук, напоминающий тиканье настенных часов. Объяснял назначение зубчатых колес и шатунов. Финтан долго любовался попеременно поднимавшимися клапанами и двумя осями винтов сквозь решетчатую палубу.

«Сурабая» шла по океану уже несколько дней. Как-то вечером м-р Хейлингс взял May и Финтана на мостик. Вдоль горизонта тянулась цепочка островов. «Смотри: Мадейра, Фуншал». Волшебные названия. Судну предстояло подойти к ним ночью.

Когда солнце касалось моря, все, кроме нескольких скептиков, шли на нос — поджидать зеленую вспышку. Но каждый вечер было одно и то же. В последний миг солнце тонуло в дымке, словно нарочно всплывавшей на горизонте, чтобы затмить чудо.

May предпочитала именно вечера. Теперь, когда корабль приближался к берегам Африки, в воздухе на закате разливалась какая-то истома, теплое дуновение едва касалось палубы и полировало море. Сидя в шезлонгах бок о бок, May и Финтан тихонько переговаривались. Это был час прогулки. Пассажиры ходили взад-вперед, приветствовали друг друга. Супруги Ботру, с которыми они делили стол, коммерсанты, обосновавшиеся в Дакаре. Г-жа О'Гилви, жена английского офицера из гарнизона Аккры. Молодая француженка, медсестра по имени Женевьева, и итальянец с напомаженными волосами, ее услужливый кавалер. Сестра Мария, монашка из Тессена, направлявшаяся в Центральную Африку, в Нигер; у нее было очень гладкое лицо, глаза цвета морской волны и детская улыбка. Никогда еще May не встречала таких людей. Никогда не думала, что однажды сможет оказаться вместе с ними, разделить их приключение. Она воодушевленно говорила со всеми, пила чай, после ужина ходила в салон первого класса, садилась за столы, такие белые, с блестящей серебряной посудой и бокалами, дрожавшими в ритме бронзовых клапанов.

Финтан слушал певучий голос May. Он любил его музыку, его итальянский акцент. Засып а л в своем шезлонге. Большой м-р Хейлингс брал его на руки, относил на узкую койку. Открывая глаза, мальчик видел таинственное свечение шести прорезей над дверью каюты, как в свою первую ночь на море.

Однако не спал. Лежа в темноте с открытыми глазами, ждал возвращения May. Судно тяжело покачивалось, скрипя остовом. Тогда Финтан мог вспоминать. Прошлое не исчезло. Оно таилось в полумраке, стоило лишь вглядеться, хорошенько прислушаться, и оно снова было здесь. Луговая трава в долине Стуры, звуки лета. Бег к реке. Голоса детей, кричавших: «Джанни! Сандро! Соня!» Капли холодной воды на коже, свет, запутавшийся в волосах Эстер. Еще дальше, в Сен-Мартене, журчание ручейка, ниспадавшего каскадами, скачущего вприпрыжку по главной улице. Всё это возвращалось, проникало в тесную каюту, населяло серый спертый воздух. Но потом корабль уносил всё по волнам, крошил в струе за кормой. Вибрация машин оказывалась сильнее, прошлое слабело и немело.

Потом из коридора доносился смех, ясный голос May, низкий и медлительный голос голландца. Слышалось: «Тс-с-с!..» Дверь открывалась. Финтан зажмуривался. Ощущал запах May, слышал шорох ткани, пока она раздевалась в темноте. Хорошо быть с ней, так близко, днем и ночью. Он чувствовал аромат ее кожи, волос. Как когда-то в ее комнате в Италии. Ночь, закрытые синей бумагой окна, гудение американских самолетов, летевших бомбить Геную. Он прижимался к May в постели, прятал лицо в ее волосах. Слышал ее дыхание, стук ее сердца. Когда она засыпала, появлялось что-то мягкое, легкое, дуновение воздуха, дыхание. Именно этого он ждал.