Рамон Перес де Айала - Хуан-Тигр

На улице послышался звон похоронного колокола.

– Это хоронят дона Синсерато, – пробормотала вдова Гонгора. – Помолимся о его вечном упокоении.

– Как это? – спросил Колас.

– Вчера ночью он умер.

Вдова, Кармина и Хуан-Тигр опустились на колени. Колас, с его деревянной ногой, этого сделать не смог и поэтому лишь наклонил голову. Эрминия сцепила пальцы в молитвенном порыве. Все они молились так горячо, что понемногу отступало сковавшее их напряжение, а души, казалось, возносились к самому небу. Порой то один, то другой вздыхал – и в этих вздохах прорывалось не столько сокрушение, сколько облегчение. Возносясь над землею и давая себе выход в молитве, души наслаждались недолгой свободой.

Хуан-Тигр поднялся на ноги первым. Скрестив высоко поднятые руки и откинув голову назад, он, как если бы потолок его комнаты вдруг стал прозрачным, устремил свой взор в далекую-далекую точку, словно созерцая там обитель праведников. Так Хуан-Тигр простоял Довольно долго. Потом он поднес ладонь к уху – как будто для того, чтобы лучше услышать далекий-далекий голос. Затем Хуан-Тигр трижды кивнул головой, словно выражая свое согласие с тем, что ему говорил кто-то. А потом, все еще не опуская угрожающе поднятых рук, он взглянул на Эрминию. Лицо Хуана-Тигра было страшно. Колас сделал шаг вперед, готовясь предотвратить его нападение. Но Хуан-Тигр, повернувшись спиной к двери, уже отступил, в то же время не отрывая взгляда от жены. Он остановился на пороге, а потом исчез за дверью.

– А я-то боялся, что он вздумает ее душить, – шепнул Колас донье Илюминаде.

– И я думала то же самое. Ну, сынок, иди: ты должен быть рядом с ним. Поговори с ним. Расскажи ему всю правду. Постарайся, чтобы просветлел его помраченный рассудок, а в его сердце опять воцарился покой. После Эрминии он любит одного только тебя.

– Он не захотел меня выслушать. Пожалуй, он еще не готов принять правду. Похоже, он думает, что мы хотим успокоить его сладкой ложью. Лучше уж пока оставить его одного. Я его знаю. Ярость налетает на него внезапно, но тут же проходит. Из рычащего льва он за одну секунду превращается в воркующего голубка.

– Дай-то Бог, чтобы и на этот раз было так же! – Донья Илюминада подошла к Эрминии. Нежно поглаживая ее по щекам, она приговаривала:

– Самое страшное уже позади: вот вы и встретились, но, к счастью, ничего не случилось. Все остальное устроится само собой – или мало-помалу, или мгновенно. Когда есть любовь, то нет ничего невозможного, а Хуан-Тигр тебя обожает.

– Он меня ненавидит. Он меня убивает. Но я еще не хочу умирать. Мне пока нельзя умирать. Нет, я боюсь не за свою жизнь. Пощадите! – простонала Эрминия. Задыхаясь от слез, она судорожно цеплялась за руки доньи Илюминады как за то последнее, что связывало ее с жизнью.

– Поплачь, поплачь, бедненькая ты моя: вместе со слезами исчезнут и все твои страхи, все твои тревоги.

– Он меня убивает. Он меня убивает. Но пока мне еще нельзя умирать.

– Да ты бредишь! Это ему и в голову не приходило, так же как мне – взлететь на воздушном шаре. Что ты! Он же тебя обожает!.. Вот увидишь, скоро он вернется – такой заботливый, такой нежный… Он встанет перед тобой на колени, он будет ходить за тобой, как сиделка, стараясь, чтобы ты выздоровела как можно скорее. Доченька, доченька моя дорогая, постарайся успокоиться.

– Пусть он не возвращается, его взгляд меня убивает.

– Ну хорошо, хорошо… Пусть он не возвращается до тех пор, пока ты не позовешь его сама.

– А где он? Куда он пошел?

– Дай отдохнуть и ему. Хуану-Тигру покой нужен не меньше, чем тебе.

– Где же он? Куда он пошел? – повторяла Эрминия. Ее побелевшие глаза уже не отражали света. Она попыталась подняться в постели.

– Эрминия, родная, успокойся. Кармина, сходи посмотри, где сейчас Хуан-Тигр и что он делает. А потом придешь и скажешь нам.

Кармина ушла и, вскоре вернувшись, сообщила:

– Он заперся в своей комнате – там, где у него травы и лекарства.

– Что он там делает? Что он там делает? Я должна это знать! Я сама туда пойду! – глухо вскрикнула Эрминия, порываясь встать. Донья Илюминада ее удержала:

– Ради той нежной жизни, которую ты в себе носишь, Эрминия, успокойся. Ты волнуешься и заставляешь волноваться всех нас. Пойди, Кармина, постучи тихонечко в его дверь и спроси Хуана-Тигра, будто только ты одна об этом беспокоишься, что он там делает.

Кармина вышла и вернулась:

– Я стучала, но он не отвечает.

Колас бросился к комнате, где закрылся Хуан-Тигр. Он изо всех сил ударил в дверь костылем, но дверь не поддалась.

– Дядя! Дядя! – звал Колас.

Но ему никто не ответил. Колас, став к двери боком, принялся изо всех сил таранить ее плечом. Наконец вылетела задвижка. Донья Илюминада, Кармина и Эрминия (закутанная в шаль и босая) остановились, словно пораженные громом, рядом с Коласом: их охватил такой ужас, будто они очутились перед дверью гробницы. Все три женщины разом вскрикнули. Хуан-Тигр лежал на спине прямо на полу. Он был без рубашки, обнажив щетинистую, как у кабана, грудь. Рядом с ним стояла небольшая бело-голубого фарфора миска для кровопускания, которая была почти до половины наполнена густой дымящейся кровью. На этой чашке покоилась его левая рука, откуда струилась кровь. Будучи, как сам он бахвалился, великолепным кровопускателем, Хуан-Тигр, следуя предписаниям своего лечебника, вскрыл себе «главную вену руки, что помогает снимать сердечную боль». В левой руке у него была зажата скомканная бумажка. Донья Илюминада вырвала ее и прочла вслух: «Единственной наследницей моего состояния оставляю мою супругу Эрминию Буэностро, которую я обожаю. И пусть она свободно решит стоит ли ей уступать небольшую часть наследства моему бесконечно любимому приемному сыну Коласу. В моей смерти прошу никого не винить: я умираю по собственной воле. Я умираю во искупление моих преступлений, о которых никто не знает и не предполагает. Пусть меня похоронят как собаку. Да я и есть собака. Хуан Герра-и-Мадригаль».

Эрминия, опустившись на корточки, приподняла и обняла тело Хуана-Тигра. Прижавшись губами к губам покойного супруга, она, казалось, хотела вдохнуть в него вместе со своим дыханием и саму жизнь. Время от времени она произносила слова, звучавшие надгробным плачем:

– Так все-таки ты меня, несмотря ни на что, любил? Возьми мою жизнь, мой повелитель! Возьми мою жизнь – она твоя! Как же я буду жить без тебя? На помощь! Спасите моего господина – в нем вся моя любовь! Вскройте мне вены и перелейте в него мою кровь!..

Хуан-Тигр, открыв глаза, мутные и умоляющие, взглянул в глаза Эрминии.

– Ты… меня… любишь? Ты меня любишь? – прошептал, изменившись в лице, Хуан-Тигр.

– Он жив! – воскликнула Эрминия.