Ганс Фаллада - Железный Густав

Профессор, хоть и ученый кабинетного толка, все же сохранил известную пылкость души; не придавая серьезного значения флагам, он, однако, такого поношения флагу снести не мог. Он тут же заменил сломанный новым и предусмотрительно залег в засаду…

Но старому учителю точно так же не положено опаздывать на занятия, как и самому юному его ученику. И когда профессор к полудню воротился из школы домой, он увидел, что его черно-бело-красный флаг не только исчез бесследно, но что на его месте развевается красное полотнище.

Профессор Дегенер не даром получил гуманистическое образование: он твердо верил, что и в самом дурном человеке заложено доброе зерно и что лаской и кротостью можно выманить его наружу. Он тщательно свернул красный флаг и переставил его на балкон соседа, а сам пошел покупать более приемлемый для себя флаг. А поскольку и он уже разгорячился, то и выбрал полотнище побольше, с более устойчивым и крепким древком. Этот флаг сломать было не так-то легко.

Возвратившись, он увидел, что у него снова развевается красный флаг, но на сей раз сосед стоял на своем балконе и мрачно поглядывал на профессора. До этой минуты профессор не удосужился подумать о виновнике этих беззаконий; теперь он увидел его воочию — это был рослый плечистый брюнет, с темными глазами.

— Простите! — сказал профессор учтиво и принялся развязывать бечевку, прикреплявшую флаг к решетке.

— Не трожь! — зарычал на него сосед. — Флаг останется тут!

— Ни в коем случае, — ответствовал профессор, продолжая возиться с бечевкой. — Я не разделяю ваших убеждений, и, следовательно, было бы ложью…

— Убери лапы! — гаркнул сосед. — Я не позволю срамить наш дом твоей паршивой тряпкой!

— Согласитесь, — сказал уже без обиняков профессор, — что нельзя навязывать другим свои взгляды. Это было бы идейным порабощением. И если вам действительно дорог ваш флаг…

— Меня тошнит от твоей тряпки, — крикнул толстяк. — Это Виллемова тряпка! — И он запел хриплым голосом: — Елки-палки, кайзер на свалке!

Профессор между тем отвязал флаг. Держа его в руке, он заметил рассудительно:

— Недостойно смеяться над мужем, который хоть и оказался слабым правителем, но в общем был неплохим человеком. И я просил бы вас…

— Убери свою тряпку, мозгляк! Я тебе покажу, кто здесь слаб! — завопил сосед.

Профессор, не смущаясь, развернул свое полотнище. Толстяк, протянув руку через барьер, всячески мешал ему привязать флаг. Профессор Дегенер отступил на два шага и возобновил свою работу на более безопасном расстоянии. Но противник принялся сбивать его древко своим свернутым в трубку флагом…

— Прекратите это!.. — сказал профессор и отступил в самый дальний угол балкона.

— Черта с два! Твоему флагу здесь не висеть!

Но это была пустая угроза: противник был недосягаем.

Профессор Дегенер, воображавший (и весьма ошибочно), что вопрос о флаге может быть разрешен путем уступок, продолжал привязывать свой флаг. (Ту же ошибку допустили депутаты рейхстага, придумав черно-бело-красный флаг.)

— Сию же минуту убери свою дерьмовую тряпку! — заорал толстяк, но профессор даже не обернулся.

Враг между тем дошел до точки кипения. Он хотел уже перелезть с одного балкона на другой, но вовремя взглянул вниз, и это сохранило ему жизнь. Тогда он схватил цветочный горшок и швырнул его в голову соседа…

— Прекратите это безобразие! — воскликнул профессор, обернувшись. Он еще не уяснил себе, что цветочный горшок — это не ком снега и что разъяренный фанатик опаснее расшалившегося школьника.

Второй горшок угодил профессору прямо в лицо и разлетелся вдребезги. Профессор издал звук — «о», выражавший не столько физические страдания, сколько душевную скорбь о безрассудстве человеческого рода. И упал навзничь…

Противник мрачно уставился на поверженное тело, пробормотал:

— Будешь знать, как свою дерьмовую тряпку вешать! — и скрылся.

— Что ж, отсидел он свое? — спросил возмущенный Гейнц.

— Какое там! Профессор и требовать не стал! Все ему опостылело, он и слышать ни о чем не хотел и сразу же ушел на пенсию. Это можно понять, человеку вдруг становится все постыло…

— Да, он стар. Но он взял свое от жизни — а мы?..

— Мы!.. Нам тоже все опостылело — верно? Но еще до схватки!

— До схватки! Верно!

— Подумай только, Хакендаль, мне уже двадцать семь; скоро у меня отрастет животик и проглянет плешь, а я и пфеннига в жизни не заработал. Впрочем, вру: семнадцати и восемнадцати лет имел я урок за пять марок в неделю. Но такое счастье больше не повторилось.

— Авось все еще изменится, Гофман!

— Сиди у моря и жди погоды! Самим бы надо что-то предпринять, Хакендаль!

— Да, но что?

— То-то и есть, сын мой, в этом весь вопрос!

У Гейнца Хакендаля полосы беспросветного уныния сменялись внезапным душевным подъемом.

Когда на него нападало уныние, он даже отмечаться ходил через силу. По дороге встречались ему счастливцы, спешившие на службу с завтраком и портфелем под мышкой. Они окидывали его безразличным взглядом, а может быть, критически оглядывали его потертое пальто.

А Гейнц смотрел на них с ожесточением — они были намного моложе. С каждым годом все новые поколения начинали работать, и его пронизывал мучительный страх, что сам он становится все старше, — а вдруг он станет нетрудоспособен, еще не успев как следует поработать. Его измотает, изнурит безработица.

Удрученный, приходил он на выплатной пункт и становился в хвост — один из многих, один из все увеличивающейся армии безработных.

Кое-какие фигуры ему уже примелькались, он страшился соседства одних и радовался встрече с другими. Один из них, по всему видно, непроходимый дурак, приветствовал его с сияющей физиономией:

— Ага, коллега! Все еще здесь? Ну, да не беда! Большую половину мы уже отстояли!

Он говорил это неделю за неделей, месяц за месяцем, с неизменно приветливым и придурковатым видом, непоколебимый в своем оптимизме.

Был еще и другой, некий Марведе, с кем Гейнц предпочитал не становиться рядом.

— Мое почтение, коллега! Слыхал — тот коротышка из БЭВАГа [21] Берлинское акционерное общество электростанций. , Приз его фамилия — ты его, конечно, знаешь?.. Представь себе, тоже дал дуба — выпил лизола. Его отвезли в больницу, да какое там, — все внутренности сожгло… да, коллега, он, по крайней мере, отмучился, а нам это еще предстоит…

И Марведе заглядывал Гейнцу в лицо.

— Невеселые новости, верно? Но никуда от этого не денешься. Самоубийство или преступление — другого выхода у нас нет.

— Авось наступит перелом, и жизнь опять наладится, — пытался возражать ему Гейнц.

— Какой там перелом? Откуда? Каким образом? Ты отдаешь себе отчет? А хоть бы и так — мы-то им больше не понадобимся! Ведь столько подросло молодежи! У нас уже и сил недостанет работать. Я недавно попробовал. Ни черта, двух часов не выдержал — слабость!