Ганс Фаллада - Железный Густав

Профессор и в самом деле вздохнул. И продолжал как ни в чем не бывало:

— Впрочем, это не так уж важно. Важно, что среди общей растерянности юноши обрели какую-то цель. Сегодня это сбор оружия — как можно больше оружия с как можно меньшими издержками…

— А для чего они собирают оружие, господин профессор? — осведомился Гейнц Хакендаль.

Глаза учителя вспыхнули, но он спросил спокойно:

— Вы, видимо, очень далеки от нас, Хакендаль? У вас совсем другие интересы?

Гейнц покраснел, растерялся, разозлился…

— Впрочем, нет ничего постыдного в том, что человек запутался. Постыдно увязнуть в путанице, в беспорядке…

Ужасный учитель, учитель-поучитель! Гейнц Хакендаль был возмущен, он решил уйти. Но он хотел оправдаться — и не двинулся с места.

— Не странно ли, — продолжал профессор, — ни один из моих мальчиков не задал мне еще такого вопроса. Может быть, они говорят себе, что чем меньше оружия в неизвестных руках, тем меньше опасность для человечества. А может быть, им и в голову не приходит такой вопрос…

— Ну, а вам, господин профессор?..

— Да, сын мой, я тоже вижу лишь знакомый мне короткий отрезок пути. Я говорю себе, что все эти рвущиеся домой войска — еще не фронт. Фронт все еще на мертвой точке, Хакендаль, не забывайте. Тот фронт, что в течение четырех лет противостоял всему миру, — загадочный фронт, знакомый нам здесь, в тылу, лишь по случайным представителям… Он вернется к нам сомкнутым строем, а мы ровно ничего о нем не знаем. А вдруг фронту потребуется оружие?..

— Но для чего же? Войне ведь конец!

Гейнцу почудилось, что он заговорил голосом брата. Он этого не хотел говорить и все же сказал.

— У нас пока лишь перемирие. Перемирие — еще не мир.

— Воевать мы больше не будем! — воскликнул Гейнц. — С войной надо кончать! Нам нужен мир!

— Насильственный мир? Мир для рабов?

— Но мы больше не в силах воевать!

— Что вы знаете о наших силах? — Глаза профессора светились задором, профессор рассердился. — Вот вы, например, испытали вы себя, проверили свои силы? Как же вы беретесь говорить о нас, да еще и нам?

Вилла в Целлендорфе — да — и брат с его умными циничными речами. Роскошь, вино в граненых бокалах и красивая, непостижимо красивая женщина, земной сон для сердца юного гимназиста — ах, да и для любого мужского сердца, — звездное сияние ее волос… Она обнимает белыми прохладными руками плечи обоих братьев и лепечет что-то об идеалистах и эгоистах. И самое это различие стирается. Ибо все мы, каждый из нас хотел бы сжимать земную грезу в своих объятиях, хотел бы мечтать о ней и ею обладать — остановись, ты так прекрасна! Бегать куда-то холодными ноябрьскими ночами, таскать на себе тяжелое оружие, а между тем множеством огней сияет теплый, ухоженный дом, нет, не в этом дело! Не в этом!

Очарование этого голоса, неведомая легкость жизни, колдовской соблазн…

Что за урок преподал ему учитель? Нет ничего постыдного в том, что человек запутался, постыдно увязнуть в путанице.

Затрещал звонок.

— Ваши товарищи, — уже мирно сказал профессор. — Ваши товарищи, не уходите, Хакендаль, ваше место здесь.

Гимназисты входили один за другим — кто чуть ли не бегом, кто чинно, бледные или раскрасневшиеся с мороза. Но все с оживленными, радостно взволнованными лицами.

— Здорово, Хакендаль!.. Добрый вечер, профессор!

— Разрази меня гром — Гейнц здесь! Здорово, заблудшая душа!

— Погляди, кто пришел, Тимотеус!

— Молодчина, старый рак-отшельник!

Гейнц пожимал руки. Странное было у него состояние, словно во сне. Знакомые, привычные лица, он всего-то не видел их недели две, а они уже казались ему чужими! Или это он стал чужим?

Двое побежали на кухню готовить чай — профессор Дегенер жил, разумеется, на холостяцкую ногу, — другие рассказывали: там-то и там-то они высмотрели оружие, то-то и то-то они приобрели…

— Как быть с ручными гранатами, господин профессор? Вы в этом что-нибудь смыслите? Как отличить заряженные от незаряженных?

— Да говорят тебе, ослиная башка, все заряжены! Я же тебе объяснял…

— Господин профессор, на Артиллериштрассе есть пистолеты…

— И у Силезского вокзала…

— Да их везде полно — балда!..

— Дайте же мне досказать: от пяти до пятнадцати марок штука — браунинги, маузеры, армейские пистолеты, ракетницы. По-моему, пистолеты всего опаснее, ведь кто хочет, может украдкой носить их в кармане. Другое оружие все-таки на виду…

— Сколько же денег вам опять понадобится, юные вымогатели? — вздохнул профессор. — Это оружие вконец меня разорит…

— По-моему, марок пятьсот для начала…

— Пятьсот марок? На меня и то уже в банке смотрят как на пропащего банкрота. Да уж ладно, Гофман, приходите завтра утром, в одиннадцатом часу.

— Господин профессор, я тут свел знакомство со «стрелком на крыше», он говорит, что хочет своевременно смотать удочки. Говорит, обстановка ухудшается. От пятидесяти до ста марок за легкий пулемет. Ну, как, сделаем?..

— Что за вопрос, Бертулейт! Стрелок на крыше! Фу-ты дьявол! Завтра утром, в одиннадцатом часу…

Это был странный мир, заколдованный мир, мир, сошедший с ума. Гейнц Хакендаль слушал с удивлением. Его разбирала досада на то, что он выключен из этого. Но когда он замечал, что Дегенер искоса на него поглядывает, досада его усиливалась. Какой в этом смысл? Детская игра! Лучше бы они подумали о том, чтобы накормить голодных! Ему вспомнились женщины, которые, изнемогая от усталости, простаивают долгие часы в очередях перед продовольственными лавками, женщины, которые вот уже четыре года ведут повседневную борьбу за жизнь своих детей! А теперь, когда мир на носу, эти здесь все еще бредят оружием!

Мир для рабов? Ну и что же? Старая пословица гласит: «Лучше рабство, чем смерть!» Нет, нет, о боже, это, должно быть, Эрих ее так перевернул! Конечно же, лучше смерть, чем рабство! Я и сам против мира для рабов!.. Что же нам делать? Собирать оружие? Но ведь нет рук, которые захотят его взять! Воевать мы больше не можем. Сумбурные, лихорадочные мысли! Сумбур, беспорядок!.. Что же, лучше ничего не делать, чем делать что-то бесполезное? Или лучше делать что-то бесполезное, чем ничего не делать?

И вдруг все голоса перекрыл визгливый голос, — разумеется, это милейший Порциг, он только что вошел:

— Господин профессор, довожу до вашего сведения— в рейхстаге есть дверь с табличкой: «Эрих Хакендаль». Я сегодня побывал в рейхстаге и видел эту мерзость! Свеженькая картонная табличка!

С минуту в комнате стояла мертвая тишина, все глаза устремились на Гейнца Хакендаля. Гейнц хотел вскочить, сделать ироническую гримасу, и вдруг с яростью почувствовал, что лицо его заливает густая краска.