Джером Джером - Дух маркизы Эплфорд

— Почему бы тебе не жениться на ней, — говорю, — и не покончить со всеми осложнениями?

— Я думал об этом, — отвечает он серьезно. — И я прекрасно знаю, что она согласилась бы, если б я подал ей эту мысль до того, как она нашла себя. Но теперь, по-моему, это было бы несправедливо.

— То есть как это «несправедливо»?

— Ну, по отношению к ней несправедливо. Я, конечно, многого добился в жизни — из того, что мне по плечу; ну, а она… в общем, она сейчас может выйти за любого лорда. Выбор у нее богатый. Там есть один такой, так я о нем даже справки наводил. Он будет герцогом, если какой-то там младенец испустит дух, чего все ожидают, а уж маркизом он будет при всех условиях, и у него серьезные намерения, это точно. Было бы несправедливо, если б я вздумал стать ей поперек дороги.

— Тебе, — говорю, — конечно, виднее, но мне лично кажется, что если б не ты, то не было бы у нее сейчас никакой дороги, поперек которой можно было бы стать.

— Ну, это все чепуха. Я, конечно, к ней порядком привязан, но не стану заказывать себе могильный камень с фиалками, даже если она никогда не будет миссис Киль. Дело есть дело. И в мои намерения не входит подкладывать ей свинью.

Я часто размышлял о том, что бы она сама сказала, если б он надумал изложить ей свои соображения по этому поводу. Ведь она была хорошая девушка, но только, понятно, ей немного в голову ударило, она же столько читала о себе в газетах, что в конце концов и сама наполовину поверила в эту чепуху. Вот, например, ее родственные связи со знаменитым судьей, они вроде как бы затрудняли ее иногда, и она уже держалась с Килькой не так запросто, как бывало когда-то на Майл-Энд-роуд. А он был не из тех, кто ждет, пока ему скажут.

И вот как-то, завтракая у нас в одиночестве, он вдруг поднимает стакан и говорит:

— Ну, Генри, желаю тебе удачи. Теперь мы с тобой некоторое время не увидимся.

— Это еще что за новости? — говорю.

— Да ничего. Просто мне пора ехать. Я уезжаю в Африку.

— Так. Ну, а как же насчет…

— Все в порядке, — перебивает он меня. — Я это дело устроил — просто пальчики оближешь. Правду сказать, поэтому-то я и уезжаю.

Я не сразу понял и подумал было, что и она с ним вместе уезжает.

— Нет, — говорит он. — Она будет герцогиней Райдингширской с любезного согласия того младенца, о котором я рассказывал. Ну, а если нет, она будет маркизой Эплфорд. Это — верное дело. Завтра они без лишнего шума сочетаются гражданским браком, и после этого я уезжаю.

— Какая в этом нужда?

— Никакой нужды, — отвечает. — Просто мне так хочется. Видишь ли, когда я уеду, ничто не будет ее связывать: ничто не помешает ей стать солидной респектабельной аристократкой. А при сводном братце, которому нужно все время быть наготове со всякими россказнями относительно своей родословной и наследственных владений — а выговор у него не слишком-то аристократический, — тут рано или поздно обязательно возникнут осложнения. Когда же меня здесь не будет — все станет просто. Понимаешь?

Ну, вот, так оно все и произошло. Конечно, когда семейство об этом узнало, скандал был большой, и ловкому адвокату было поручено сделать все возможное, чтобы объявить это дело незаконным. Перед расходами не постояли, можете не сомневаться, но ничего у них не получилось. Им не удалось обнаружить ничего такого, что они могли бы против нее использовать. Она же держалась твердо и помалкивала. Так что им пришлось отступиться. Молодожены уехали из Лондона и тихо прожили два года в своем загородном доме и за границей, а потом, когда толки поутихли, они вернулись обратно. Мне часто попадалось в газетах ее имя, про нее всегда писали, какая она очаровательная и любезная и красивая, — видно, родственники маркиза решили примириться с ее существованием.

И вот однажды вечером она пришла в «Савой». На это место я попал только благодаря моей жене, и скажу вам, место это очень хорошее, если кто, конечно, знает свою работу. У меня никогда б не хватило духу туда явиться, если б не моя хозяйка. Она умная женщина, ничего не скажешь. Мне здорово повезло, что я женился на ней.

— Сбрей-ка ты свои усы, нельзя сказать, чтоб они тебя украшали, — говорит она мне, — и сходи попытайся. Только не пробуй объясняться по-иностранному. Говори на ломаном английском и разок-другой пожми плечами. У тебя все это прекрасно получится.

Я сделал, как она советовала. Конечно, заведующий сразу разгадал, что я не иностранец, но я ловко вставлял кое-где «уи, мусье», а им, видно, выбирать тогда не приходилось — очень уж нужны были люди. Как бы то ни было, но меня взяли, я там проработал весь сезон, и это сделало из меня человека.

Ну так вот, входит она однажды в ресторан, настоящая аристократка, в мехах и бриллиантах, и с таким высокомерным видом, что любая природная маркиза могла бы ей позавидовать. Подходит прямо к моему столику и садится. С ней был ее муж, но он только повторял ее приказания.

Ясное дело, я держался так, как будто бы никогда в моей жизни до этого ее не видел, а сам все время, пока она ковырялась с майонезом и потягивала мелкими глоточками белое вино, вспоминал кофейню, треску за девять пенсов и пинту какао.

— Принесите мое манто, — говорит она ему немного погодя. — Мне холодно.

Он тут же встает и уходит.

Она даже головы не повернула и заговорила со мной так, как будто бы просто заказывала что-то, а я почтительно стоял у нее за стулом и отвечал ей в тон.

— Ты получил что-нибудь от Кильки? — спрашивает она.

— Я получил от него одно или два письма, ваша светлость, — отвечаю.

— Брось ты это, — говорит она. — Меня уже тошнит от «вашей светлости». Говори на простом английском языке — мне теперь не часто случается его слышать. Ну, и как он там?

— Да вроде у него все в порядке. Пишет, что открыл там отель и загребает немало денег.

— Хотелось бы мне очутиться с ним вместе за стойкой!

— Вот как? — говорю. — Значит, ничего хорошего из этого не вышло?

— Похоже на похороны, только что без покойника, — отвечает она. — И поделом мне, конечно, за то, что была такой дурой.

Но тут возвращается этот маркиз с ее манто; я говорю: «Сертенман, мадам», и спешу исчезнуть.

Я часто видел ее там, и при случае она, бывало, перекидывалась со мной словечком. Видно, ей приятно было поговорить на своем родном языке, но мне иной раз было не по себе при мысли, что кто-нибудь может ее услышать.

Потом я получил еще одно письмо от Кильки. Он писал, что приехал ненадолго в Лондон и остановился у Морли; звал меня зайти.

Он не очень изменился, разве только потолстел немного и приобрел еще более преуспевающий вид. Понятно, мы заговорили об ее светлости, и я передал ему то, что она тогда сказала.

— Странные создания эти женщины, — говорит он, — сами не знают, что им нужно.